— Они называют его Силой Божьей, — сказал Молло. — Может, так оно и есть?
— Как тебя понимать, дорогой Молло?.. Дай-ка я наполню кожаную штуковину, что стоит перед тобой. Интересно, у них осталось еще такое вино?
— Просто иначе я никак не могу объяснить произошедшее. И старый Смарр такого же мнения — он сказал, что победа ортельгийцев была делом предрешенным. Сначала бекланцы не получают никаких известий о мятеже на Ортельге и захвате Гельта, потом делят армию на две части, потом начинаются дожди, потом медведь убивает Гел-Этлина, уже обратившего противника в бегство, и никто в Бекле ведать ничего не ведает, пока ортельгийцы не появляются под стенами города… Ты действительно считаешь, что все это просто совпадения?
— Да, считаю, — ответил Эллерот, переходя на серьезный тон и подаваясь вперед, чтобы в упор посмотреть на Молло. — Высокоразвитый народ исполнился сытого самодовольства и беспечности и оставил свои двери открытыми для племени фанатичных дикарей, которые благодаря удаче, вероломству и гнуснейшей жестокости за несколько лет узурпировали всю власть.
— Несколько? Уже пять лет прошло.
— Пять лет — это и есть несколько. В безопасности ли они сейчас? Ты сам знаешь, что нет. Ортельгийцам противостоит блестящий генерал с опорным пунктом не далее чем в Икете. Бекланская империя сократилась вдвое против прежнего. Южные провинции откололись — Йельда, Белишба, вероятно Лапан. Палтеш рад бы отделиться, но не осмеливается. Дильгай и Терекенальт открыто враждуют с Беклой, когда представляется возможность отвлечься от внутренних проблем. Ортельгийцев можно свергнуть уже летом. Этот Крендрик закончит в Зерае, попомни мои слова.
— Но они, в общем-то, процветают — в Бекле оживленная торговля.
— Торговля? Да, но какого рода торговля, спрашивается? И тебе стоит только оглядеться вокруг, чтобы увидеть, в какой упадок пришел город за последние годы. Что раньше приносило Бекле основной доход? Строительство, каменное дело, камнерезное искусство, прочие подобные ремесла. Все они зачахли: рабочей силы нет, крупные мастера потихоньку перебрались в другие края, а эти варвары совершенно несведущи в таких предметах. Что же до окраинных провинций и соседних королевств, сейчас оттуда очень мало кто посылает в Беклу за товаром. Оживленная торговля, говоришь? Какого рода торговля, Молло?
— Ну, из Гельта привозят железо, пригоняют скот…
— Какого рода торговля, Молло?
— Ты про работорговлю, что ли? Так рабами везде торгуют. Солдаты побежденной армии попадают в плен…
— Мы с тобой однажды сражались за то, чтобы этим все и ограничивалось. Ортельгийцы отчаянно нуждаются в торговле, чтобы содержать свое войско и кормить подчиненные провинции, отчаянно нуждаются в любой торговле. Так что теперь дело не ограничивается одними солдатами. Еще раз спрашиваю: какого рода торговля, Молло?
— Ты про детей, что ли? Ну, если хочешь знать мое мнение…
— Прошу прощения, господа. Не знаю, интересно ли вам, но сюда приближается король. Он вот-вот прошествует через рынок. Я подумал, раз вы гости города…
Около них стоял хозяин таверны, подобострастно улыбаясь и указывая рукой на дверь.
— Благодарю тебя, — ответил Эллерот. — Очень любезно с твоей стороны. Возможно… — он незаметно вложил в ладонь хозяина еще одну золотую монету, — если бы ты сумел найти для нас еще кувшин этого превосходного напитка… дочь у тебя просто очаровательная… ах, племянница?.. замечательно… мы вернемся через пару минут.
Они вышли в колоннаду. На площади стало жарче и многолюднее; рыночные работники с плетеными корзинами и кропилами ходили взад-вперед, посыпая землю блестящей песочной пылью. На вершине холма вдали виднелся затененный северный фасад Дворца баронов; стоящее за ним солнце отбрасывало яркие блики на мраморные балюстрады балконов и кроны деревьев на террасах внизу. Пока Молло в очередной раз дивился красоте великолепного здания, гонги городских часов пробили час. Через несколько мгновений с улицы, по которой они с Эллеротом спустились утром, донеслись звуки другого гонга, более мягкие, низкие и гулкие. Люди расступались, многие вообще уходили с площади или исчезали в дверях домов за колоннадой. Другие, однако, с нетерпением ждали, прислушиваясь к мерным ударам гонга, раздававшимся все ближе и ближе. Молло протиснулся вперед через толпу и, вытянув шею, посмотрел поверх коромысла Больших весов.
Медленно шагая по разным сторонам улицы, с холма спускались две колонны солдат. Они были вооружены на бекланский манер — в шлемах, с короткими мечами и щитами, — но темные глаза, черные волосы и грубый, неряшливый вид изобличали в них ортельгийцев. Мечи они держали обнаженными и бдительно поглядывали по сторонам. Впереди посередине улицы выступал человек с гонгом, в сером плаще с золотой отделкой и голубом балахоне с вышитой на груди красной головой медведя. Тяжелый гонг он нес в вытянутой левой руке, а в правой сжимал жезл, которым мерно ударял в гонг, возвещая о приближении короля и одновременно задавая ритм шага. Но то был не строевой шаг, а неспешная поступь торжественной процессии или часового, в одиночестве расхаживающего взад-вперед по крепостной стене.
За мужчиной с гонгом следовали шесть жриц Медведя, одетых в алые плащи и убранных тяжелыми дикарскими украшениями — ожерельями из зильтата и пенапа, инкрустированными бронзовыми поясами и множеством деревянных колец, столь толстых, что пальцы сложенных рук у них растопыривались. У них были невзрачные лица крестьянских девушек, понятия не имеющих об изящных манерах и привычных к тяжелому повседневному труду, однако держались они с суровым, отчужденным достоинством, не обращая ни малейшего внимания на толпы глазеющего народа. Посередине между ними одиноко шел король-жрец.
Молло даже помыслить не мог, что могущественный Крендрик будет передвигаться на своих двоих, а не в паланкине или повозке, влекомой золоторогими быками, покрытыми богатыми попонами. И он изумился до крайности, увидев, как человек, облеченный высшей властью, запросто идет пешком по усыпанной пылью рыночной площади, огибает моток каната, оказавшийся у него на пути, встряхивает головой и щурится, на миг ослепленный солнечным бликом, отраженным от ведра с водой. Разбираемый любопытством, Молло взобрался на цоколь ближайшей колонны и, с трудом там удерживаясь, уставился поверх голов проходящих мимо солдат.
Две жрицы несли за королем шлейф длинного плаща из широких полос синей и зеленой ткани. На каждой синей полосе была вышита золотом голова Медведя, а на каждой зеленой — символическое изображение солнца в виде глаза с расходящимися лучами: Око Божье. В руке Крендрик сжимал длинный полированный посох из зоанового дерева, увитый золотой филигранью; с пальцев грубых кожаных перчаток свисали серебряные изогнутые когти. С виду он не походил ни на правителя, ни на воина, однако весь его облик дышал таинственной властной силой, суровой и аскетичной мощью пустынника и анахорета. Смуглое лицо, изможденное и отрешенное, казалось лицом человека, привыкшего трудиться в одиночестве: охотника, поэта или философа. Молодой летами, он выглядел значительно старше своего возраста — из-за преждевременной седины и скованности в движениях одной руки, видимо когда-то поврежденной и плохо вылеченной. Взгляд у него был обращен внутрь, на некую безотрадную мысленную картину, и даже когда он озирал толпы народа, поднимая руку в торжественном приветствии, он казался поглощенным какими-то беспокойными мыслями, словно носил в себе одинокую мучительную тревогу, бесконечно далекую от повседневных забот своих подданных — от богатства и нищеты, болезни и здравия, голода, желания и наслаждения. Король-жрец шагал по пыльной площади в свете утра как простой смертный, но от всех собравшихся здесь людей его отделяло нечто большее, чем колонны солдат и безмолвные жрицы: таинственное одиночество избранника, призванного свыше к невыразимо великой миссии. Глядя на него, Молло вдруг вспомнилась старая песенка:
