Одет он был просто, но изысканно, в традиционном стиле саркидских аристократов — примерно так, подумал Кельдерек, он оделся бы для званого ужина со своими арендаторами или веселой пирушки с друзьями. Новый, с иголочки, желто-белый вельтрон, расшитый шелком. Вставные клинья бриджей украшены затейливым геометрическим узором, вытканным серебряной нитью (месяц работы для двух мастериц). Длинная булавка на плече, тоже серебряная и совсем простая, — такую может позволить себе любой человек со средствами. Кельдерек задался вопросом: не подарок ли это на память от какого-нибудь боевого товарища — Молло, к примеру? На Эллероте не было ни драгоценностей, ни нашейной цепи, ни браслета, ни колец, но сейчас, выступив вперед, он достал из рукава золотую подвеску на цепочке и надел на шею. Разглядев подвеску, зрители возмущенно загудели: она представляла собой фигуру лежащего оленя — эмблему Сантиль-ке-Эркетлиса и его подданных.
Эллерот подошел к лавке и несколько мгновений неподвижно смотрел на разложенные там предметы. Стоявшие близко к нему увидели, как он невольно содрогнулся, но усилием воли овладел собой. Потом Эллерот наклонился и попробовал пальцем лезвие меча. Выпрямившись, он встретился взглядом с палачом, натянуто улыбнулся и впервые за все время заговорил:
— Несомненно, ты умеешь обращаться с этой штуковиной, иначе не стоял бы здесь. Я постараюсь облегчить тебе дело и надеюсь, ты окажешь мне такую же любезность.
Парень неловко кивнул, не зная, следует ли отвечать. Но когда Эллерот вручил ему кожаный мешочек, негромко промолвив «это тебе за работу», он заглянул в него, изумленно охнул и принялся сбивчиво благодарить «господина хорошего» в избитых и неуместных выражениях, производивших, с учетом обстоятельств, постыдное и одновременно до дрожи жуткое впечатление. Эллерот жестом остановил солдата, подступил к Кельдереку и чуть наклонил голову в слабом подобии официального приветствия.
Кельдерек еще накануне предупредил губернатора, что перед казнью глашатай должен будет подробно описать преступление, совершенное Эллеротом и Молло, а в заключение провозгласить смертный приговор. Теперь в зале установилась тишина, в которой слышался лишь голос глашатая, хриплое порыкивание медведя и шорох соломы от резких, судорожных движений косматых лап. «Его все еще лихорадит, — подумал Кельдерек. — Присутствие посторонних, да еще в таком количестве, растревожило Шардика, и это замедлит его выздоровление». Поднимая глаза, он всякий раз встречался с холодным, презрительным взглядом приговоренного, чье лицо было наполовину освещено огнем жаровни. Напускным было ледяное безразличие Эллерота или подлинным — Кельдерек в любом случае не мог выдержать этого пристального взгляда долее нескольких секунд и в конце концов потупил голову, изображая задумчивость, пока глашатай перечислял обстоятельства поджога, покушения на Шардика и гибели Молло от рук охваченного яростью короля-жреца. Повсюду вокруг ему мерещились зловещие шепоты, прерывистые и бесплотные, как студеный сквозняк из галереи и бледные клочья тумана, паутиной липнущие к стенам.
Наконец глашатай умолк, и воцарилась тишина. Шельдра тронула Кельдерека за руку, и он, встрепенувшись, обратился к Эллероту на нечистом бекланском с заранее приготовленной речью:
— Эллерот, бывший бан Саркида, вы выслушали все обстоятельства своего преступления и вынесенный приговор, который сейчас будет исполнен. Приговор вам мы назначили милосердный, как приличествует могуществу Беклы и божественному величию владыки Шардика. В дальнейшее подтверждение нашего милосердия и неуязвимой силы владыки Шардика, которому не страшны никакие враги, я предоставляю вам право последнего слова, коли вам угодно таковым воспользоваться. После чего мы желаем вам мужественной, достойной и безболезненной смерти, призывая всех в свидетели, что жестокость чужда нашему правосудию.
Эллерот молчал так долго, что Кельдерек не выдержал и поднял глаза — для того лишь, чтобы опять встретить холодный презрительный взгляд и догадаться, что приговоренный ждал возможности еще раз в упор посмотреть на него. Однако он по-прежнему не испытывал ни малейшего гнева, когда снова потупил взор, а Эллерот заговорил.
Первые слова смертник произнес высоким прерывистым голосом, слегка задыхаясь, но быстро совладал с волнением и продолжил напряженным, но более твердым тоном, звучавшим все увереннее с каждой секундой:
— Бекланцы, делегаты от провинций и ортельгийцы! Всех вас, собравшихся сегодня здесь, в северном холоде и тумане, чтобы увидеть мою смерть, я благодарю за согласие выслушать меня. Однако, когда с вами говорит покойник, не пытайтесь услышать ничего сверх простых и внятных слов.
В этот момент Шардик опять подошел к решетке и вскинулся на задние лапы прямо за Эллеротом, пристально глядя в зал. Огонь жаровни отбрасывал на косматую шкуру янтарные отблески, и казалось, будто Эллерот стоит на фоне громадного, тускло освещенного дверного проема в форме медведя. Несколько солдат испуганно оглянулись, и офицер негромко призвал их к порядку, но Эллерот не обратил внимания ни на них, ни на зверя.
— Я знаю, что многие из собравшихся здесь без колебаний признались бы в дружбе со мной, если бы не понимали, что этим мне не помочь. Но боюсь, многим из вас горько, а иным даже стыдно видеть меня, саркидского бана, приведенного на казнь как преступника и заговорщика. Вам я скажу: то, что кажется вам позорной смертью, я таковой не считаю. Ни Молло, уже принявший смерть, ни я, которому предстоит умереть, не нарушили ни одной клятвы, данной нашим врагам. Мы не солгали ни словом и не совершили измены. Убитый мной человек был солдатом, вооруженным и при исполнении служебных обязанностей. Худшее, что можно вменить нам в вину, — это нападение на бедную девушку, находившуюся здесь, о чьем тяжелом ранении я искренне сожалею, хотя и не моя рука нанесла удар. Но я должен сказать всем вам ясно и четко, что действия, предпринятые мной и Молло, были военными действиями против мятежников и разбойников: против жесткого, варварского, суеверного культа, во имя которого творились и творятся бесчисленные преступления.
— Тихо! — крикнул Кельдерек, перекрывая ропот и гул, прокатившийся по толпе. — Довольно об этом, господин Эллерот, иначе мне придется лишить вас слова.
— Что слова, что жизни лишать вы горазды, — ответил Эллерот. — Коли тебе интересно, медвежий маг, спроси жителей Гельта. Или тех спроси, кто помнит честного и порядочного человека Гел-Этлина и его солдат. А можешь далеко не ходить и спросить плотников, что строили виселицы для детей на склоне Крэндора. Они скажут тебе, с какой готовностью твои ортельгийцы убивают людей, хотя бы и детей малых. Тем не менее больше об этом я говорить не буду, ибо уже сказал на сей счет что хотел и слова мои были услышаны, а я перед смертью должен сказать еще одну вещь. Она касается только моего дома, моей семьи и древнего саркидского рода, главой которого я скоро перестану быть. Поэтому говорить я буду на своем родном наречии — но недолго, не беспокойтесь. Тех, кто не понимает моего языка, я прошу проявить терпение. Тех, кто меня поймет, я прошу о помощи. Сколь ни мала такая вероятность, но вдруг где-нибудь, как-нибудь одному из вас выпадет случай помочь мне после моей смерти и утешить горе, чернее которого никогда еще не омрачало отцовского сердца и не повергало в скорбь старинное благородное семейство. Многим из вас приведется услышать погребальную песнь под названием «Слезы Саркида». Тогда вы и рассудите, не по мне ли проливаются они, как в давнем прошлом проливались по владыке Депариоту.
