Достижения Рода – главная ценность и критерий общественного положения представителей Рода в обществе внутриземья. Заслуги перед Родом и обществом представителей Рода имели определенную ценностную шкалу, результаты которой, накапливаясь из поколения в поколение, создавали определенный статус каждого Рода и соответственно его представителей в общественной системе управления обществом снизу и доверху.
Соответственно этой системе накопления достижений Рода, понятие права собственности на какие-либо материальные ценности относится к Роду как к субъекту этого права. Каждый представитель Рода обладает правом пользования этими ценностями в зависимости от своего профессионального уровня и общественного статуса. Кроме того, члены общества имеют право пользоваться общественными материальными ценностями, в той или иной степени доступными им в связи с необходимостью реализации профессиональной деятельности, отдыха или просто жизненной необходимостью. Миттель описывал огромные общедоступные комплексы, в которых люди занимались любимыми видами спорта. Кроме легкоатлетических и других оздоровительных видов спорта были и массовые состязательные, что-то наподобие футбола, правда, и водного поло, волейбола и баскетбола в несколько других формах и правилах; матчи собирали огромное количество участников и зрителей. В целом здесь спорт был неотъемлемой частью жизни человека с раннего детства и до глубокой старости. Особое место занимала медицина. Гюнтер не видел больных. Он видел молодых и старых людей, даже очень старых, но здоровых и полных сил, если не физических, то творческих, это точно. По короткому и более чем скромному описанию этой темы становилось ясно, что система медицинского обслуживания состояла в том, что каждый Род имел в своем составе когорту наставников, учителей, которые с раннего возраста сопровождали, наряду с родителями, молодое поколение, прививая ему здоровый образ жизни, помогающий успешному развитию как умственных, так и физических способностей. Причинами всех болезней, которые могли возникнуть в физическом теле человека, было поведение самих людей, основанное на их мыслях и поступках, нарушающих гармонию энергий окружающего мира. Это было краеугольным камнем всей медицины. Существовала и экстренная медицинская помощь. Гюнтер однажды, во время очередной экскурсии в горах, видел, как человеку стало плохо и в считаные минуты прибыл летательный аппарат, в котором больному была проведена «несложная» операция по замене сустава стопы. В целом, по словам проводника, хирургическое вмешательство в организм человека считалось допустимым только тогда, когда все иные методы уже не могли устранить разрушительные последствия мыслей или поступков человека. Это происходило крайне редко, поскольку само общественное устройство и жизнь человека во всех своих проявлениях были настолько открыты, что не заметить негативное мышление индивида в Роду было просто невозможно. Человеку помогали найти свое место в этом мире деликатно и профессионально. Он оставался самим собой, обладая свободой выбора, но, как правило, получаемые знания позволяли сделать этот выбор верным, тем самым не допустить поражения своего физического здоровья.
Евграф Семенович был крайне удивлен тем, что глубокая старость в этом мире означала не только возраст людей, не сравнимый с земным, но в большей степени способность ясно мыслить и самостоятельно обслуживать себя. Как только человек утрачивал эти качества, он признавался старцем, достигшим возраста обязательного попечительства, и тогда вступали в силу законы обеспечения достойной встречи глубокой старости и прощания с этим миром. Средний предельный возраст людей составлял от шестисот до семисот, некоторые доживали и до тысячи земных лет. В свои восемьдесят четыре Евграф Семенович уже готовил себя к смерти, тем более что жить в блокадном Ленинграде было ему уже очень тяжело, почти невозможно. Однако прочитанное придало ему сил. Он посчитал, что в нем еще достаточно много энергии и творческий потенциал его еще совсем не исчерпан. Он может и должен жить и приносить пользу людям, создавая достижения своего пусть сейчас угасшего, но, кто его знает, может быть, и существующего в каких-то иных мирах Рода. Ему захотелось окунуться в прошлое своего «древа», восстановить в памяти всех тех, кого он помнил и знал, восстановить родословную и найти всю возможную информацию о своих предках. Он почувствовал эту необходимость так ясно, что вдруг ужаснулся. Как же он мог жить раньше, не задумываясь об этом. Забыв, оставив без внимания свои корни, своих предков, историю своего Рода, тем самым фактически забыв историю своего народа и своей Родины. Может быть, именно потому и живет он сейчас в стране, которую не понимает и не принимает, хотя страна эта Россия, его Родина, земля его предков, исконная…
На второй день обратного пути, уже на подходе к ручью, где они накрыли беглых зэков-старателей, Сырохватов почувствовал себя плохо. Жар в груди и пелена в глазах. Лошадь, на которой он ехал, встала, почувствовав, что всадник не в состоянии ею управлять. Подошедшие конвоиры, увидев командира, заваливающегося на шею лошади, сняли его и положили на землю. Он потерял сознание, и до ручья его несли на наскоро сделанных носилках.
Сержант, остававшийся в засаде на ручье, встречал группу, готовясь получить выволочку от Хвата, – засада оказалась безрезультатной: никто за золотом не пришел, поиски тоже ничего не дали. Увидев командира на носилках, бросился к нему:
– Что случилось?
– Не ведаем, товарищ сержант, все нормально было, часа два назад плохо ему стало, с коня стал валиться, ну, мы его подхватить успели и вот принесли. Жар у него, горит весь и без памяти.
– Что могло случиться-то? Отравиться не мог, все из одного котла жрали. Простыть тоже, у него закалка железная, да и негде было…
– Да, беда, ни врача, ни лекарств, токо чеснок есть да спирту фляжка. Что делать будем? До Енисея три дня ходу, выдюжит ли?
Сырохватов лежал, тяжело дыша. Глаза его были закрыты, синими губами он что-то шептал в забытьи.
Сержант, расстегнув на нем китель и задрав нательную рубаху, прижался ухом к груди.
– Хрипит в груди у него, и сердце молотит, прям без остановки… Горячий весь, как огонь. Спирт тащи протереть ему грудь, это жар должно снять. Чеснок принесите тоже, раздавить его надо, перетереть – и за щеку ему немного. Воды, воды дайте.
Губы лейтенанта еле слышно шептали:
– Пить… пить…
Никто и не подумал осмотреть Сырохватова полностью. Никому и в голову не пришло штаны с него снять, а если бы пришло, увидели бы посиневшую и вздувшуюся ягодицу командира, принявшую в себя с острой иглы таежного шиповника грибной яд смертельно ядовитой поганки. Пловец знал свое дело; в отличие от Кольши он считал, что за смерть товарищей нужно мстить всеми возможными способами. И он начал, как мог, это делать; если бы не ранение, отряд Сырохватова из тайги, скорее всего, не вышел бы. Но Пловец был ранен, и поэтому судьба пощадила энкавэдэшников. Случайностей не бывает, именно начальник угодил задницей на оставленную Пловцом отравленную веточку. Пловец рассчитывал, что это задержит их в тайге, но просчитался. Сержант принял решение выходить из тайги к реке и выносить командира на руках. Он был уверен, что железное здоровье Хвата выдержит переход, а там все-таки река, люди, баржа ждет. До ближайшей больницы на барже быстро дойдут. Шли с минимальными привалами и ночевками. Сырохватов бредил, метался в жару, иногда приходил в себя и много пил воды. Когда к обеду на третьи сутки вышли к Енисею, было не по-осеннему холодно. Баржа в заводи покачивалась на легких волнах, кое-где забереги прихватило ледком. Сержант, командовавший отрядом, крикнул:
