«Откуда он знает?» – удивился ослик.
– Запомни, любезный, я все прекрасно слышу и чую на любом расстоянии, потому что лысый. Волосы, понимаешь ли, мешают – шуршат и заглушают! – подмигнул чудной человек. – Ну, уж коли ты пришел, то кланяйся и умоляй взять в работники! Иначе – скатертью дорога.
«Так, значит, это и есть тот бродяга – дайди Диван-биби, о котором говорила черепаха, – с тоской подумал Шухлик. – Сад, конечно, прекрасен! В нем хочется остаться. Но сам дайди не вызывает приятных чувств. И правда, как брат родной Маймуна-Таловчи! Не лучше ли вернуться к моему столбу?»
Меж тем Диван-биби ни с того ни с сего рухнул на колени.
– О, мудрый дальнозоркий господин! – возопил он, звонко шлепая себя по голове. – Не оставляй меня безутешным! Возьми с собой в то райское место, к тому дивному черному столбу, гудящему так сладко день и ночь! Не то сейчас же утоплюсь на горе брату моему, возлюбленному Маймуну-Таловчи!
И он действительно пополз к пруду, а еноты едва удерживали его, вцепившись в полы халата.
– Ах, нет, пустите меня, пустите! – причитал Диван-биби. – Несчастье на мою седую голову! Этот достойный господин, чуть-чуть похожий на осла, даже не пожелал представиться. Ни одного своего имени не назвал. Беда мне, беда!
И, вывернувшись из халата, в одних небесно-голубых трусах по колено, дайди скорбно, будто кусок глины, бухнулся в пруд. Еноты заголосили на весь сад, прикрыв глаза лапами.
Шухлик совсем растерялся. Точнее, подрастерял тупое безразличие, накопленное в пустыне.
«Сразу топиться?! – возмутился он. – Как бы не так! Сперва пусть выслушает правду о своем любимом братишке-живодере».
И с разбегу кинулся в воду спасать дайди. Сразу запутался в занавесках, брошенных енотами, и пошел ко дну. Вернее, по дну, потому что пруд оказался мелким.
Промытые глаза различили рядом лысую голову дайди Дивана-биби, подобную нераскрывшейся кувшинке, совсем не похожую вблизи на Маймуна-Таловчи.
То есть для осла, особенно подслеповатого, все люди, если честно, на одно лицо. Но в этом было что-то необычное, успокоительное и притягательное, будто в пучке свежей травы или в мамином вымени, которое Шухлик сосал полгода и запомнил навсегда.
– Ах, наконец помылся золотой заморыш! Как хорошо! – усмехался дайди, пуская изо рта водяные фонтанчики. – А то явился в мой сад, точно безымянный пыльный коврик с проезжей дороги!
Подталкивая друг друга, выбрались они из пруда. Рыжий ослик, весь в тине и ряске, стоял на берегу, словно глиняная расписная игрушка-свистулька, какие продают на базарах.
– Ну, так и быть, – сказал Диван-биби, надевая красный халат, в котором очень напоминал маленький острый перчик. – Раз уж так настаиваешь – едва не утопился! – беру тебя в работники. Садовником. Только свистни разок!
И Шухлик неожиданно лихо свистнул, хоть никогда раньше не пробовал, и отряхнулся всем телом – с ушей до кончика хвоста. Показалось, многое стряхнул. Вроде бы тяжелая каменная плита упала со спины и рассыпалась в прах.
– Какой молодец! – воскликнул обрызганный дайди. – Отряхивайся и свисти каждое утро вместе с петухом Хорозом! И еще одно условие: работать с улыбкой! Чтобы была, как растущий месяц. А если перестанешь улыбаться хоть на минуту, сад уйдет без тебя. Останешься один в пустыне. Даже свой любимый столб не отыщешь.
И еноты важно бродили вокруг, держа друг друга за полосатые хвосты, кивая и улыбаясь, будто специально показывали, как именно надо.
Скажи: «Кишмиш!»
Диван-биби похлопал Шухлика по спине:
– Ну, держись, золотой заморыш, сделаю из тебя человека!
Но тот неожиданно уперся.
– Не хочу быть человеком!
Очнувшись от пустынной спячки, рыжий ослик с удивлением обнаружил, что нрав у него совсем не покладистый. Наоборот, торчком, в разные стороны, как короткая грива на шее. Он припомнил разом все обиды и всех своих обидчиков. И такая досада поднялась в душе, что хотелось лягаться налево и направо.
– Извините, любезный, – прищурился дайди. – Не знаю, что и сказать. Сделать из вас осла? Да ведь вы и так уже изрядный норовистый осел! К тому же весьма упрямый! Кайсар-упрямец одно из ваших имен. Верно? А еще – Танбал-лентяй и Бетоб-больной. Хорошенькая кучка! И где-то глубоко под ней настоящее имя – Шухлик. Хочешь не хочешь, а придется докапываться.
– А если не хочу?! – помотал головой рыжий ослик.
Диван-биби развел руками:
– Дело хозяйское! Но поглядите, умоляю, в этот скромный пруд, говорящий одну только правду.
Шухлик заглянул краем глаза и увидал неизвестное в природе животное. Горбатенькое, как карликовый верблюд. Угрюмое, как сотня носорогов. Подслеповатое, как крот. Вислоухое и облезлое. С шакальим злым оскалом.
– И что это?! – отшатнулся он, как от удара плеткой – Мое отражение?
– От рожи изображение, – вздохнул дайди. – И к сожалению, любезный, рожа ваша. Родная мамочка-ослица не признает! Поэтому, чтобы никого не пугать в саду, чтобы деревья не увядали, надо ее, то есть, простите, рожу, хоть как-то смягчить. Скажите, пожалуйста, «кишмиш»!
– Ну, пожалуйста, – неохотно повторил Шухлик. – Кышмыш!
– Аи! – вскрикнул дайди, отпрыгивая в сторону. – Боюсь, что вы меня укусите! Или сожрете, как кошка мышку! Наверное, любезный, вы никогда не пробовали кишмиш, потому что нельзя произносить так зверски название сладчайшего сушеного винограда. Представьте себе этот нежный вкус. Ну, еще одна попытка!
Ослик старался изо всех сил, но тут вспомнил, к несчастью, о том изюме, который получил за него на базаре хозяин Дурды, и так гаркнул «кижмыж!», что отдыхавшие на берегу еноты едва не лишились чувств.
– Уже значительно лучше! – кивнул Диван-биби, чутко прислушиваясь, как настройщик музыкального инструмента. – Теперь повторите. Но, заклинаю, потише, помедленней, будто вытягиваете сочный, длиннющий корешок из грядки.
Шухлик вдруг ясно вообразил этот корешок и потянул его осторожно, чтобы не оборвать:
– Ки-и-и-ш-м-и-и-и-ш…
И уши сошлись на затылке, обнявшись, как родные братья. А потом подпрыгнули и чуть не улетели, будто два рыжих фазана. Ослик вытаращил глаза – ведь именно так он улыбался давным-давно, когда жил рядом с мамой на родном дворе. И во рту и на душе стало так сладко, будто и впрямь наелся кишмиша!
Диван-биби вдруг выхватил откуда-то сачок, каким ловят бабочек, и накрыл голову Шухлика.
– Попалась! – воскликнул он. – Уже не упорхнет! Берегите, берегите ее, любезный! Она такая нежная. Носите ее с утра до вечера! И спите вместе – милее этой улыбки нет на свете!
Рыжий ослик еще раз заглянул в пруд. Действительно, очень многое уже изменилось к лучшему. На него смотрела небольшая опрятная головка с круглыми ушками и приятной азиатской улыбкой. Вид, может быть, и глуповатый, но располагающий.
