Шухлик пнул ее, и голова, бессильно щелкая зубами, цепляясь за верблюжьи колючки, покатилась по песку. Она быстро усыхала, как-то убавлялась, пока не превратилась в маленькую щучью головку.
Отряхнувшись, рыжий ослик направился к саду. Он возвращался с победой! И никакого изнеможения или легкой усталости после битвы… победа все вытесняла. Шухлик нес ее гордо, как первоклассник букет в школу. Глаза сияли. Уши обнимались. И кисточка на хвосте распушилась, словно мимоза.
Однако сзади долетело какое-то змеиное прерывистое шипение:
– Ещ-щ-ще увидимся. Наш-ш-ш-а война не на ж-ж-ж– изнь, а на с-с-с-мерть…
– Не сомневаюсь! На этом свете, Танбал, нам с тобой не ужиться! – крикнул Шухлик, оглядываясь.
Сейчас он с превеликим трудом смог бы представить себе того одинокого и несчастного, равнодушного рыжего ослика, скитавшегося в пустыне и бормотавшего: «Ничего». Или того, который совсем недавно скулил и плакал, жалуясь на жизнь саду Багишамал. Даже вчерашний, едва не утонувший в зыбучих песках неуверенности осел, казался Шухлику посторонним, мало знакомым.
И тут он услышал, что кто-то на самом деле скулит в ближайшей ямке под белым, как кость, кустом саксаула. Заглянул и увидел шакала, а именно настырного Чиябури, любителя укусить за хвост. Впрочем, теперь ему было явно не до хвостов! Настолько облезлый и худой, что страшно поглядеть. Хныкая и плача, шакал Чиябури зализывал перебитую лапу.
Конечно, он не узнал рыжего ослика. Но зарычал на всякий случай, хотя и рычание это больше напоминало стон.
Шухлик присел рядом:
– Послушайте, бедняга! Может, это странно будет выглядеть, но забирайтесь ко мне на спину! Я отвезу вас в сад, где есть вода и пища. Там вы поправитесь, а здесь погибнете.
Как ни плох был шакал Чиябури, а взвизгнул из последних сил:
– Чтобы меня, хищника, вез какой-то травоядный осел?! Вся пустыня содрогнется от смеха! Да лучше сдохнуть!
Шухлик, ничуть не обижаясь, заметил:
– У вас, похоже, твердый характер, но он мешает вам жить. Не начихать ли, кто чего скажет, засмеется или содрогнется? Стоит ли из-за этого умирать?
– Впервые слышу столь благоразумные речи, – тявкнул шакал. – Пожалуй, вы кругом правы…
Озираясь и поскуливая, он неловко вскарабкался на спину ослика и притих, вконец измученный. Наверное, впервые в истории, начиная с самых древних времен, осел вез шакала. Впрочем, это выглядело вполне нормально, по-человечески, в лучшем, душевном смысле слова.
Шухлик ступал осторожно, стараясь не тревожить перебитую ногу Чиябури. Шакал часто и горячо дышал ему в ухо.
– Помилуйте, – прошептал он, – но не тот ли вы полудохлый осел, которому я когда-то чуть не откусил хвост? У меня особый прикус, и след его приметен.
– Тот, да не тот! – отвечал рыжий ослик, подходя к пруду.
– Утопите? – обреченно спросил шакал. Сгрузив его на берег, Шухлик покрутил хвостом в воде, вызывая выдру Ошну:
– Лежите спокойно! Здешняя медсестра перевяжет ногу водорослями и смажет целебной глиной. Через неделю будете прыгать, как щенок. Выздоравливайте, а мне пора!
Шухлик спешил взглянуть на свои деревья. Еще издали он заметил, что все ожили, позеленели и покрылись бело-розовыми воздушными цветами. Вообще-то он наперед знал, что так и будет. Просто верил.
Не на жизнь, а на смерть!
Войны бывают очень долгими. Например, известна Столетняя война. Вообще трудно вообразить, как это можно двум соседним народам воевать сто лет подряд – целый век. Однако воевали по глупости.
Мало того, есть случаи, когда воюет меж собой один и тот же народ, разделенный надвое только словами и мыслями. Такие гражданские войны – верх глупости.
Но все-таки есть войны более или менее умные – освободительные! Против захватчиков.
И многие люди воюют сами с собой, пытаясь освободиться от того, что им в себе противно, что захватило, поработило и не дает житья. День изо дня сражаются, то проигрывая, то побеждая.
В общем-то это справедливые войны. Хотя они могут длиться всю жизнь, поскольку сложно раз и навсегда избавиться от мерзкого рабства. Часто оно уходит в подполье. А потом, едва расслабишься, начинает партизанить, мелко пакостить.
Победу нужно утвердить всем своим существом – душой и телом! Помнить каждую минуту, что ты свободен, что иного и быть не может, что ты – победитель во веки веков.
Вот уже целый месяц Шухлик бился не на жизнь, а на смерть с братцем-ленью.
Иной раз так не хотелось просыпаться ни свет ни заря, выходить из сада в пустыню на поле боя, но ослик принуждал себя усилием воли. Чтобы победить лень, надо показать ей свой характер, делать через «не хочу». А начинается все с простых мелочей, которые должны стать привычкой, – например, чистить зубы по утрам и вечерам, убирать постель или делать зарядку, хоть порой и очень неохота.
Зато как радостно одолеть в себе то, что мешает жить! Сразу чувствуешь, какую огромную тяжесть уже сбросил с плеч, и понимаешь, что тебе по силам освободиться от других изъянов.
Шухлик стал опытным воином и не давал спуску Танбалу. Молотил его, крушил, рвал на мелкие клочки, раздувал пылью среди барханов. Танбал выглядел чахлым, хворым и квелым, умолял простить и отнести в сад Багишамал к пруду, как больного шакала Чиябури.
Но на следующее утро, устроив коварные ловушки и засады, обернувшись летучей саранчой или сворой черных пауков, вновь поджидал Шухлика. Ослик поражался, как он мог раньше жить с подобной дрянью внутри, буквально душа в душу.
Шел, кажется, тридцать седьмой день войны. Шухлик, честно говоря, сбился со счета. Впрочем, и на этот день у него был готов план наступления. Ослик хотел заманить Танбала в зыбучие пески, откуда сам едва спасся.
Прискакав на окраину сада, Шухлик замер от неожиданности – в пустыне его поджидали трое. Рядом с Танбалом стоял Кайсар, братец-упрямец, похожий на старую жилистую корягу, усеянную шипами. А чуть поодаль – Бетоб, братец-больной, напоминавший жабу величиной с павлина.
Шухлик давно позабыл о них. И вот здрасьте! Выстроились, как три богатыря.
Легкое облачко сомнения и неуверенности окутало всего на миг голову рыжего ослика. Но подлый братец Бетоб, высунув длинный змеиный язык, сразу напустил на него кашель, чихание и ломоту в костях.
В былые времена этого хватило бы, чтобы Шухлик окончательно расклеился, почувствовав себя неизлечимо больным. Однако теперь многое изменилось – начиная с нержавеющего характера и кончая пятью личными деревьями в саду Багишамал. Ослик не терял веру в себя. Если и обронил на секунду, тут же поднял!
– Чихать я хотел и кашлять на вас! – крикнул он, заходя с того края, где ошивался битый-перебитый-измочаленный Танбал, принявший на этот раз вид вареной курицы, только что из бульона, – на большее уже не был способен.
