Уже солнце перекатилось через весь небосклон и, покраснев, прилегло на бок. От каждого бугорка, от каждой ямки поползли синие тени.
Быстро, как из засады, выскочила полная яркая луна, не давая Шухлику разглядеть звезды, среди которых летела, наверное, осьмикрылая Ок-Тава.
Вероятно, он долго бежал, задрав голову. Потому что совершенно неожиданно возникла перед ним оплывшая от дождей и ветра глинобитная стена, из-за которой так мрачно – оторопь брала! – глядел пустыми мертвыми глазами сад Ворона.
В лунном свете голые ветки, мерещилось, дрожат и вытягиваются, как ведьмины руки, намереваясь тут же ухватить и придушить золотого ослика.
Густые черные тени ползали по земле, и непонятно было, куда ступать – канава здесь или холм?
Первыми, как остервеневшие упыри, бросились на Шухлика комары и москиты. Такой плотной стаей, словно попону накинули. Ослик отмахивался хвостом, прядал ушами и фыркал в обе ноздри. Однако комары умудрялись залезать даже в рот, норовя укусить за язык.
«Ничего! – думал Шухлик. – Вытерплю! У меня шкура толстая. Хорошо, что комары, а не змеи!»
Под копытами то сухо хрустело, то мокро хлюпало. Ослик не видел, куда ставит ноги. В саду было черным-черно, несмотря на полную луну в небе. Она, кажется, не хотела сюда заглядывать.
«Зато огненный цветок в такой кромешной тьме сразу покажется! – ободрял себя Шухлик. – Издали примечу!»
Но не тут-то было! Там да сям бледно мерцали, как затухающие головешки, синевато-зеленоватые мелкие бродячие огоньки. Вспыхивали диким светом чьи-то хищные глаза. И мутно отблескивали странные лужицы.
«Не слишком подходящее место для цветка любви, – задумался Шухлик. – Может, дядюшка Амаки и кукушка Кокку напутали чего-нибудь? А Диван-биби так и вообще не поминал о цветке!»
Ослик шагнул незнамо куда и увяз по колено в пузырящейся вонючей трясине. Напрягся и выпрыгнул, угодив в немыслимо колючие кусты. Ободрал бока и ноги. А хвост отнялся и онемел, словно пропал оторванный, но через миг будто завопил, озарившись до самой кисточки яркой болью.
Услыхав быстрый шорох и злорадное шипение, Шухлик понял, что это змеиный укус.
Бедный хвост так отяжелел и опух, точно его свинцом накачали, и колотил по ногам, как дубина.
«Все в порядке! Змея не слишком ядовитая! Не кобра и не гюрза, – утешался золотой ослик. – Да и хвост не такой уж важный орган – не голова в конце-то концов».
И тут же на спину и голову обрушилось гнилое дерево, так что Шухлик прилег от неожиданности.
«Хорошо, что трухлявое, – поднимался он на дрожащих ногах. – Иначе бы хребет переломило».
От шума проснулись вороны. Закаркали вразнобой и хором, как взбешенная базарная толпа, поймавшая воришку.
«Пускай себе каркают! – улыбнулся Шухлик. – Среди белого дня могли бы заклевать!»
Впрочем, и в ночи хватало клевальщиков и кусальщиков.
Во-первых, самый главный, наверное, ворон не поленился – подлетел и клюнул ни с того ни с сего в левый глаз. А во-вторых, накинулась со всех сторон, отчаянно попискивая, целая свора летучих мышей. Царапались, щипались и кусались! Впивались и в уши, и в нос, и в разнесчастный хвост, и в гриву.
Шухлик не испытывал ничего подобного за всю сорокадневную войну. На войне хоть какой-то порядок и правила, а в саду Ворона – чистой воды бандитизм и разбой.
Повалившись на спину, золотой ослик отбивался копытами.
«Как здорово, что нет летучих крыс!» – думал он, лягаясь и брыкаясь.
И ощутил сразу несколько жалящих ударов по шее скорпионьими хвостами. Ослик подскочил метра на три и тотчас увидел невдалеке огненный цветок любви!
– О, благодарю вас, скорпионы! – крикнул Шухлик. Не обращая внимания на выходки всяких злобных насекомых, только вздрагивая израненной шкурой, золотой ослик поскакал к цветку.
Он полыхал на сухом кусте саксаула. Пожалуй, лишь издали, имея сильно развитое поэтическое воображение, можно было принять горящую простым желтоватым пламенем макушку саксаула за огненный цветок любви.
То есть огонь, конечно, был! Но любовью и не пахло. А воняло горючими, легко возгораемыми газами, которые, вероятно, вытекали здесь из-под земли.
Шухлик не то чтобы глубоко расстроился и огорчился, но как-то временно опустошился.
– Вот так встреча! – услыхал он злобный голосок. Перед ним стояла на задних лапах крыса Каламуш, и в глазах ее посверкивали желтые искры.
– Позвольте приложиться к вашей ручке! – оскалилась крыса.
Золотой ослик смутился. О чем, собственно, речь, о какой ручке? И ответить не успел, как Каламуш вцепилась зубами в его ногу.
– Было очень приятно, – пискнула, исчезая в ночи.
«Ну, вот и крысу порадовал, – вздохнул Шухлик. – Кажется, всем, кому хотелось, удалось меня цапнуть или клюнуть!»
Однако согласитесь, совсем уж глупо возвращаться домой сплошь отколошмаченному да еще и без всякой добычи! Нужен хоть какой-то трофей для поддержания духа.
Ослик потянул зубами ствол саксаула и легко выдернул из рыхлого песка. В переплетенных корнях виднелся толстый клубень, напоминавший очень крупную репу.
«И то хорошо! – обрадовался Шухлик. – Позавтракаю перед обратной дорогой».
Уже небо светлело, когда под несмолкаемое каркание, шипение, писк и булькание, таща в зубах горящий куст с репой, выбрался ослик из жуткого черного сада Базизаган.
Мало чего оставалось от золотого ослика! Вид его был жалок. Какой-то побитый медный чайник из утильсырья. На голове между обтрепанными ушами выступала, как рог, шишка. На спине – горбик.
Ободранные бока кровоточили. Левый клюнутый глаз заплыл. А хвост так распух, что напоминал лисий и мешал переставлять ноги, которые и без того еле двигались – все в царапинах, волдырях, с отпечатками крысиных зубов.
Он плелся по своим следам, удивляясь, насколько широко и уверенно шагал накануне.
И все же душа его не зачерпнула черноты в саду Ворона.
«Возможно, и не самые лучшие секунды жизни, – рассуждал Шухлик. – Но было страшно, ужасно, нестерпимо и крайне любопытно! Даже отчасти весело! К тому же добился, чего хотел!» – покосился он здоровым глазом на горящую макушку саксаула.
Горела она медленно и вяло, но все же огонь подбирался мало-помалу к носу. Не хватало ко всему прочему опалиться!
Шухлик решительно выплюнул куст. Поддельный цветок любви задрожал на песке, пыхнул и погас, оставив лишь облачко сизого дыма. Впрочем, на другом конце саксаула имелся еще клубень, похожий на репу. Пора было восстановить силы, утолить, как говорится, печали. Словом, позавтракать.
Ослик раздвинул копытом плотно заплетенные, перевитые корни и только тогда понял, что это никакой не клубень и не репа, вообще не овощ и тем более не фрукт. Перед ним лежал закупоренный горшочек, в каких обычно варят кашу, картошку или похлебку.
