Петр нажал на звонок и, услышав, как откидывается крышка глазка, сделал лицо простым и светлым.
– Вас предупреждали.
По ту сторону раздалось какое-то невнятное ликование – довольно странное для встречи с работником ЖЭКа.
Обкурился клиент, сообразил Петр. Это хорошо. Чувство боли притуплено, но и реакции никакой. Лишь бы впустил.
– Сейчас, сейчас! – Торопливо крикнули в квартире. – Замок, блин, заело! Ух ты, сука! Заперся, блин!.. Ты только не уходи! Я его, сука, сейчас…
Дверная ручка бешено задергалась, но толку от этого не было. Чем больше внутри бились и изрыгали проклятий, тем меньше Петр верил в их искренность. Кажется, ему пудрили мозги, тянули время. Непонятно зачем: шестой этаж, балкона – он проверял – нет. Разве что уничтожают какие-то улики. Сколько канители из-за несчастного слесаря!
Клиент продолжал активно радоваться его приходу, и Петр постепенно припоминал голос. Это было не совсем нормально – найти знакомого таким вот образом, да и не сильно ему хотелось кого-то находить. Разумеется, кроме обладателя винтовки.
– Не открывается, тварь!.. Слышь, не уходи! Я его сейчас. Я его, суку… Бычок тебе в ноздрю…
– Ренат? Ты?
– А то кто же?! – Весело отозвался Зайнуллин. – Все, сука, не могу. Заклинило ее. Уйди в сторонку, Петя.
Петр пожал плечами и шагнул влево.
– Отошел? Ну, щас я ей!..
С той стороны раздался грохот отбойного молотка. Чем Ренат ремонтировал замок, определить было трудно, но слышали его, без сомнения, во всем доме.
– Ух, машинка! – Сказал он, раскрывая объятия и вешаясь Петру на шею.
Троекратно облобызавшись, они пожали друг другу руки, и только после этого Петр увидел на полу слегка дымящийся «Штайр».
– Зверь у меня машинка! – Похвастал Ренат.
– Оптику нафига поставил? Разобьешь, неровен час.
– А чтоб не промазать. А ты будешь знать! Будешь знать, сука! – Он врезал по двери кулаком, но, не удовлетворившись, принялся избивать ее ногами.
Петр еле вытащил его из прихожей и силой усадил на табуретку.
А Ренатик совсем плох, отметил он. В больнице за ним таких всплесков не водилось.
– На что ж ты боезапас тратишь, чудик? Я за этим стволом с самого утра гоняюсь!
– Разве патрон не стандартный?
– Если б мы жили в Австрии, я бы сказал, что стандартный. Натовский патрон, ясно тебе?
– НАТО, суки, маму их под поезд! Ненавижу.
– Ты, Ренат, если можешь, пореже, хорошо? Про поезд, про маму… Еще, помню, ты вот это любил: «в глаз напильником». Тоже не надо. Ты, кстати, когда выписался?
– Выпишут, дождешься от них! После того концерта нам такое небо в алмазах устроили! Я-то не допер, что ты в побег намылился, а то бы с тобой… Посадили нас на сульфу – всех, поголовно. А потом у меня началось… Склероз. Как у тебя, в точности. Вот, суки! Медицина, называется! Потом обратно все вспомнил. Так перемешалось… Крышу срывает! И то, и это… В одном мне – две жизни! Прямо как шампунь. Если б рассортировать, где какая… Где первая, где вторая… В общем, полежал я немножко – и ноги. На складе труба вентиляционная, а вместо решетки рабица. Оттуда – в подвал. Заблудился, наткнулся на какую-то нору, там три недели…
– Три недели? – Ужаснулся Петр. – Что же ты ел?
– Так, всякое… По ночам вылазил…
– А сегодня? Диггера ты положил?
– Кого?
– Этого, в резиновых портках.
– Да полез он ко мне, а я…
– Не надо, не оправдывайся. Что сделано, то сделано. Оружие сразу нашел?
– Да если б сразу! Зачем мне тогда под землей сидеть! Я все надеялся – очухаюсь от таблеток, разберусь. Нет, ну врачи, а?! Ну, суки!
– Это не таблетки, Ренат, – спокойно сказал Петр. – Это мы сами. Две жизни, да. И обе – твои. Только не спрашивай ничего, я сам в этом ни хрена не смыслю. У тебя две жизни, как шампунь, а у меня одна – как сплошная галлюцинация. Вот и живем… Ты хоть квартиру снял. У меня без документов не получилось. Деньги-то откуда?
– Из кассы, – скромно ответил Зайнуллин. – Ружьишко, пистолетик… Я теперь не пропаду.
– Беда у тебя с мозгами, – проговорил Петр.
Он поднял винтовку и отстегнул магазин. Ни шиша. Один патрон в стволе – это все, что осталось после очереди по двери. Петр передернул затвор и, подкинув патрон, спрятал его в карман. С чокнутым Зайнуллиным связываться совсем не хотелось. Гораздо проще было бы подсечь табуретку и, пока он падает, сверху, по макушке… Но на это Петр был не способен. Теперь, когда выяснилось, что Ренат – перекинутый, у Петра не хватило бы духу. Зайнуллин его раздражал, но так, как раздражает младший брат. А брата убить нельзя.
– Собирай шмотки, быстро. Мы отваливаем.
– Куда? Не пойду. Я суп варить поставил. С курицей.
– Ты так вскрывал дверь, что соседи могли спецназ вызвать.
– Я же не по людям стрелял. А дверь – что? Сейчас слесарь придет. Дам ему бабок, пусть он ее починит.
– Слесарь?! Зря ты из психушки удрал, тебе там самое место.
– Слесарь, – заржал Зайнуллин. – Ты посмотри на себя. Да шучу я, шучу. Чего ты напрягся-то?
Петр заглянул на кухню – никакого супа на плите не было. Выразительно вздохнув, он сдернул с окна занавеску и завернул в нее «Штайр». Пустой магазин Петр бросил в свой чемодан. Слесарь, так слесарь.
Выходили на всякий случай врозь. Петр остался дожидаться лифта, а Ренат пошел пешком. Когда кабина доехала до первого этажа, Зайнуллин еще топал где-то в районе второго.
В подъезде Петр нос к носу столкнулся с милиционером. Веснушчатый паренек в бронежилете и каске на ходу поправлял автомат и слегка задел его стволом.
– Не боись, на предохранителе, – осклабился он.
Петр и не боялся. А если и боялся, то не за себя.
– Мастеровой! – Оборачиваясь, окликнул его веснушчатый. – Это не ты долбил?
Ренат уже был внизу.
– Нет, а что? – Спросил Петр.
Ренат остановился за спиной милиционера.
– Соседи вызвали. Вроде, у вас стрелял кто-то.
– Я стрелял, – признался Зайнуллин, втыкая ему в ухо пистолет. – Падай на пол.
Веснушчатый перевел растерянный взгляд на Петра, и тому ничего не оставалось, как размотать винтовку.
– Ну ты и дура-ак! – Сказал он Ренату. – Зачем он тебе?
– Ты за ствол переживал. Пожалуйста, забирай.
– Как мы отсюда выберемся? Там же еще один, в тачке!
– Да? Я не подумал… Пойдем назад. Слышь, боец? В лифт заползай! – Он перехватил автомат и пнул милиционера ногой. – Ползти, я сказал! Все делать лежа. Будешь низенький, зато живой.
