– Ничего себе! – так выглядела реплика Анатолия после двойного прогона через блок внутренней цензуры. После однократного выходило: «ни фига». – Это что получается? – он загибал пальцы и делал паузы между пунктами не из расчета на тугодумие Бориса, которым тот, кстати сказать, не отличался, а в надежде, что суть происходящего дойдет до него самого. – Мы продаем свои шедевры Щукину. За очень хорошие деньги. Он сам бегает по редакциям или, не знаю, гоняет курьеров, их пристраивая. А потом мы же от этих редакций еще и получаем гонорар? – он обвинительно потряс пухлым конвертиком без марки, прямого и обратного адреса и вообще без каких-либо помарок, кроме карандашной надписи в уголке: «А.В. Голицыну». – В итоге мы имеем двойную выгоду за те же тексты. А если Щукин не наврал насчет альманаха, поимеем и тройную. Конечно, это мелочь по сравнению с налетом на сейф в его кабинете, но все равно приятная!
– Ну, и что тебя не устраивает? – не отрывая взгляда от монитора, спросил Борис.
– Меня ВСЕ устраивает! – искренне признался Толик. – Просто любопытно, что сам Щукин с этого имеет? Какой в его действиях смысл?
– Смысл? Ты что, «Кин-Дза-Дзу» не смотрел? Удовольствие.
– Выходит, что Василий-лучший в мире литагент, работающий бесплатно, и с удовольствием? Вернее, не бесплатно-за отрицательные проценты.
– И что?
Борис с явной неохотой оставил в покое разработанную до тихого шелеста клавиатуру и обернулся к Толику. Любознательность юного друга, он успел убедиться в этом, нельзя успокоить. Ее можно только удовлетворить. «А сам не такой был? – спросил себя с теплой иронией. – Тому назад лет эдак… сколько же, Господи? Ой, нет, столько не живут!»
– Тебя интересуют его мотивы? А ты знаешь, какие у Щукина тараканы… извиняюсь, пауки в голове? Может, детские комплексы в мужике взыграли. Может, у него тоже бабушка была, любимая. И подоконник с паутиной. И вот теперь он думает: ах, если бы папа тогда не с поганым веником к паучку, а с любовью и лаской. Если б не было в его сердце этой исторической ненависти к ползучим прядильщикам. Черт возьми! Ведь я же мог спасти бабушку!
– И что смешного? – Анатолию нравилось, вообще-то, когда при нем обсуждали его произведения, но не в таком ключе. Тем более не этот конкретный рассказ.
– Извини. Это из анекдота. Только там про дедушку. Забыл?
Толик не ответил, и Борис вернулся к работе.
– Меньше думай, – посоветовал он. – Больше пиши. Кто знает, сколько еще просуществует этот Клондайк. Пока есть время, попробуй застолбить участочек пожирнее.
Текст на экране успел удлиниться на несколько строчек, когда Анатолий спросил:
– Борь, а твоя старая «троечка» еще пашет?
– Что, прихватило? – понимающе усмехнулся Борис.
– Ага… Чую, сейчас пробьет.
Как раз для подобных пожарных случаев у себя дома Толик держал в каждой комнате по авторучке и стопке отрывных листков. Буквально в каждой, включая ванную и туалет, ибо никогда не знаешь, в какой момент к тебе подкрадется муза. Но Толик был не дома, да и простой листок, он чувствовал, не устроил бы его сейчас. Ему требовался монитор, маленькое окошко в мир вымышленного, за которым можно творить что угодно – и не бояться ответственности.
– Надеюсь, не на тему детских комплексов? Про это я уже пишу, – предупредил Боря.
– Нет, про другое. – Толик побоялся лишний раз мотнуть головой, чтоб не вытрясти ненароком парочку перспективных мыслей.
– А говорят, голод стимулирует творчество, – издевался Оболенский. – Ничего подобного! Авторов стимулируют деньги и чувство собственной востребованности. Вот, к примеру…
– Так как насчет «троечки»? – просительно напомнил Толик, чувствуя себя неловко, как бедный студент перед экзаменатором.
– Полгода назад заводилась, – сжалился Борис. – Только сам подключай. Переходник на полке в кладовке. – В тот же миг Толика не стало. – Эй, чем там гремишь! Ты бы свет включил, торопыга!
Через четыре минуты четыре руки вдохновенно метались по клавишам, четыре прищуренных глаза пялились в мониторы, и четыре полушария слаженно обменивались мыслями: «Пауки, пауки, чем не тема? Все лучше, чем вагоны разгружать!» Правда, Боря, как более опытный и знающий толк в грузоподъемных работах, подумал: «Загружать».
Однако новый рассказ не вызвал у Щукина прежнего восторга.
Толик и сам потом, когда после трех-четырех прочтений из памяти выветрился сладостный привкус внезапных озарений, признал, что «шедевр» на этот раз вышел длинноватым, выстраданным и недостаточно оригинальным. Словом, не вышел вовсе. К тому же на идейном уровне был связан с предыдущим как негативный слайд с фотоснимком.
В новой постановке роль жертвы досталась мальчику предопределенного возраста по имени Антон, роль спасителя получил безымянный паучок, главным же злодеем стал поразивший Антона микроб «каривализма» – напасти пострашнее дизентерии и сальмонеллеза. Тот из читателей, рассуждал Толик, кто заметит связь между странным заболеванием и старым советским фильмом про Карика, Валю и их необычайные приключения, тот и молодец. А кто не молодец, того амбициозный автор готов собственноручно ткнуть носом в явное созвучие имен, а заодно объяснить раз и навсегда, чем аллюзия отличается от заимствования.
Нетрудно догадаться, что пораженный недугом Антон начал катастрофически уменьшаться в размерах, и не остановился до тех пор, пока не сравнялся ростом с самим микробом. В первой же батальной сцене, коих всего в рассказе насчитывается четыре, мальчик по-свойски расправился с обидчиком, несмотря на всю вирулентность и патогенность последнего. При этом открытым остался вопрос: каким же образом микробу удалось заразить мальчика и в то же время самому остаться как бы ни при чем, выражаясь конкретнее, вне детского организма? За ногу он его укусил, что ли? «А, не заметят! – подумал Толик, споткнувшись об этот эпизод при первом вычитывании. – Я им дальше такую пиналку-мочилку приготовил, точно не заметят!»
Однако тот же Щукин, например, заметил. И спросил. И, не дожидаясь ответа, буркнул: «Ладно», после чего вернулся к беглому просмотру. С непроницаемым видом просканировал еще несколько злоключений, выпавших на долю «миллимальчика», и концовку, в которой, на счастье Антона, его подбирает добрый подслеповатый паук и берет над ним своеобразное шефство. Паук сплетает для «больного паучонка», каким ему представляется крохотный человечек с его смешными ручками-ножками, гнездышко-колыбельку, всячески его подкармливает, холит, лелеет и ждет не дождется, когда же у малыша отрастут недостающие лапки.
Ну разве не забавно?..
Толик смотрел на невыразительное лицо Щукина и удрученно мотал головой.
Деньги за рассказ он получил. По стандартной таксе, хотя и без округления. Однако коньяком на этот раз его не угостили – может, закончился наконец? – а за стеклами щукинских очков темнело плохо скрываемое разочарование. От комментариев хозяин кабинета воздержался. Он вообще не произнес ни слова после уничижительно брошенного «Ладно».
