А потом был обрыв, поднявший со дна души самые неприятные воспоминания, о которых Антон так старательно, и долго, и в конце концов вроде бы успешно пытался забыть. Ан нет, нахлынули, когда уже не ждал всплыли несвежим трупом и принесли с собой неприятный осадочек в виде учащенного сердцебиения, затрудненного дыхания и продолжительного головокружения. А ведь он так хорошо, казалось, застраховался от них, так глубоко спрятался.
Восстановить душевный покой более-менее удалось только в Колонном Зале. И то ненадолго. Потому что на другой день после посещения Колонного Зала случилось страшное…
Антон почувствовал, как его взметнувшийся в протестующем жесте кулак уткнулся во что-то твердое и понял, что слишком устал для того, чтобы по-человечески разочароваться. В общем-то, он с самого начала не ждал от этой развилки ничего, кроме очередного обмана.
«Эх, Тимурка, Тимурка, вещая каурка! – прислонившись всем телом к выросшей на его пути стене, подумал Антон. – Лучше бы уж ты нашел здесь свое черное золото и, не знаю, утопился бы в нем на радостях».
Он пошарил руками по сторонам, но стена оказалась что надо: добротная, глухая, а пожалуй что и немая. Такой бесполезно жаловаться на жизнь, все равно не услышит. А если услышит-не ответит.
По-прежнему не открывая глаз, едва волоча ноги и придерживаясь рукой за правую стену тоннеля, Антон добрался до развилки… и нос к носу-своим прямым и невыразительным к эдакому здоровенному топинамбуру, иначе говоря, земляной груше – столкнулся с Бельмондо. То есть, естественно, с его изображением.
Актер стоял, не меняя позы, на том же фоне, только небо за его спиной значительно потемнело, из неправдоподобно голубого сделалось почти сиреневым, предзакатным. Антон не нашел в этом ничего удивительного. Еще бы ему не потемнеть, ведь восемь часов прошло. Кроме того, изменилось выражение лица француза. Теперь уже у него брови сошлись к центру лба островерхим домиком, а пухлые боксерские губы немного провисли по углам. Жан Поль выглядел удивленным, причем удивленным неприятно. Можно сказать, разочарованным.
Ну извини! Антон развел руками и изобразил пристыженную улыбку. Ну тупой, не сообразил проверить сразу. Иначе давно бы встал спиной к развилке, хлопнул веками и догадался, что оба пути не ведут ни к чему хорошему. Сэкономил бы уйму времени и сил. Виноват, мон женераль. Больше не повторится.
«Ничего, если я свет включу? Я быстро, только веревку смотать…» – подумал он, и голос, который озвучивал эти слова внутри его черепа, имел весьма извиняющийся тон.
Вжик-вжик.
Антон отстегнул от пояса катушку, уложенную в специальный открытый ящик с осью и торчащей сбоку ручкой, наподобие тех, которыми пользуются прокладчики кабелей и армейские связисты. Всю обратную дорогу ему предстоит, как шарманщику, упорно крутить ручку и сматывать все те километры нити, которые он оставил за собой, отмечая свой витиеватый, словно вензель на старинном гербе, маршрут.
Он немного покрутил ручку, чтобы выбрать слабину нити, бестолково потраченной на исследование двух тупиковых проходов… Потом покрутил еще немного… И еще…
Странно, неужели он прошел так далеко, что не может смотать пару куцых нейлоновых хвостиков за три минуты? Вернее, судя по светящимся стрелкам на циферблате, уже за пять с половиной минут. Он закрутил ручку еще быстрее, как тот же шарманщик, но стремящийся уже не доставить слушателям удовольствие приятной мелодией, а досадить им режущим слух дребезжанием в надежде, что кто-нибудь не выдержит и за пару монет купит себе немного тишины. Прошла еще минута… Полторы… Но нить все так же легко скользила из темноты и наматывалась на барабан катушки, причем…
Вжик-вжик-вжик…
Руки опустились сами, и левая с катушкой, и правая с фонариком, издавшим напоследок чуть слышное «вжжж», и Антону пришлось сделать над собой усилие, чтобы предметы не выпали из ослабевших пальцев.
Нить, ложащаяся на барабан неровными кольцами, тянулась уже не из-за спины Антона, где остались оба тупика, а спереди, из того ответвления тоннеля, которое полтора часа назад привело его к развилке. И вытягивалась так легко, как будто ни к чему не была привязана. То есть, что значит «как будто»? Она просто не была привязана. Хотя в памяти Антона надежно зафиксировался образ: конец шнура, обмотанный вокруг пирамидального выступа в ближнем к выходу углу лежбища и продетый сквозь ручку канистры на тот маловероятный случай, если петля соскочит, несмотря на тщательно затянутый двойной штык. А уж канистра по каменному полу загремела бы так, что Аля непременно услышала бы. Не могла не услышать.
Неужели где-то по дороге случился обрыв? То есть – дурацкая двусмысленность! – не тот обрыв, при попытке спуститься с которого он повис кверху ногами или, вернее сказать, кверху ногой, а обрыв нити. Хотя… Не такая уж она дурацкая, эта смысловая неоднозначность, если подумать. Ведь когда вероятнее всего могла оборваться нить? Именно в те несколько минут, которые для Антона превратились в целую вечность, когда он попеременно то прощался с жизнью, то пытался отвоевать ее обратно, отчаянно хватаясь за все, до чего удавалось дотянуться, как утопающий за соломинку. Дергал, дергал и додергался! То есть нить не сразу оборвалась – этот момент Антон отследил бы на месте и уж как-нибудь исправил – а только начала рваться, перетираться о край обрыва или какой-нибудь выступ поострее. Окончательный же обрыв случился позднее, когда Антон уже поплутал изрядно по извилистым переходам нижнего лабиринта. Либо перетершаяся нить не выдержала собственного веса, либо ей надоели резкие подергивания, которые случались периодически, когда заедало катушку, а скорее всего, оба этих фактора сыграли свою трагическую роль.
Антон продолжил вращать ручку, теперь уже не так яростно, почти задумчиво, так что ось с насаженной катушкой терлась в местах крепления уже не с громким монотонным визгом, а почти неслышно, с редкими поскрипываниями. Кстати, только сейчас, задним умом или, выражаясь более научно, в ретроспективе, Антон обратил внимание, что не слышал этого тихого поскрипывания, которое точно так же должно было сопровождать автоматическое разматывание нити, достаточно давно. Его не было слышно, когда Антон исследовал последний тоннель, руководствуясь правилом правой руки, и когда он потеющим и пыхтящим поршнем протискивался в горловину узкого лаза, и, может быть, еще задолго до этого. Так когда же на самом деле случился обрыв?
Хотя какая теперь разница? Гораздо важнее другое: как Антон собирается искать обратную дорогу к Лежбищу? По памяти или по собственным следам? На остроту памяти после многочасового изматывающего похода лучше не надеяться, а чтобы оставить след на граните, нужно, во-первых, быть обутым во что-то покрепче резиновых сапог, во вторых, массу иметь примерно как у Пушкинского «Каменного гостя». Хорошо, что у него осталась схема. Вот он – пример предусмотрительности, которым можно гордиться. Ведь не ленился, урывал от заслуженного отдыха минутку-другую, чтобы запечатлеть химическим карандашом на бумажном листочке каждый изгиб пути, каждую развилку» каждый пессимистический крестик очередного тупика. Правда, рисунок получился довольно небрежным, все-таки делался на весу, впопыхах, да и без особой надежды, что пригодится. Естественно, ни о каком соблюдении масштаба речи не шло. Карандаш кое-где не рисовал, а только царапал бумагу, зато в иных местах послюнявленный грифель растекался жирной чертой, которую так легко смазать пальцем. Местами неровные линии разных путей налагались друг на друга, хотя сами пути в действительности не пересекались, а проходили, возможно, один над другим – неизбежное искажение, возникающее при проецировании трехмерной схемы на плоский лист, на этот раз может стать причиной какой-нибудь досадной ошибки. Но в целом, как говаривали инструктора на летних сборах, карта читается, и обратный путь по ней Антон, скорее всего, найдет. То есть должен найти, так что «скорее всего» тут ни при чем.
