Иногда «мое» выращивает нас, иногда вырастает из нас, как трава из земли — это твои дети, твои книги, твое любимое дело. Самый дорогой на свете газон — тот, что я вырастила у себя на даче, собственноручно выполов все сорняки. Само собой, он не самый лучший. Но неизвестно, полюбил бы Пигмалион Галатею, а профессор Хиггинс — несовершенную Элизу Дуллитл, если б они не вложили в них столько душевных сил. И что они любили больше, ставших прекрасными дев или прекрасное дело своих рук — так и останется вечным вопросом.
Эгоистичное «мое!» — превыше совершенства, сильнее любви. Но и самая высокая любовь, со временем, перерастает обычно в глубокое чувство «мое».
Потому «мое» таит все ее опасности — в диапазоне от героизма до преступления. От матери, погибшей, спасая жизнь своих детей, до Хосе, зарезавшего вероломную Кармен… И, признаюсь, я всегда сочувствовала не ей, а ему. Страшно полюбить человека, не способного принадлежать никому. Больно прирасти кожей к чужому. К счастью, испанские страсти скорее исключение из правила. Чаще чувство «мое» заклинивает по мелочам. Мы не слишком охотно отдаем долги (ведь, как известно, «берешь чужое и ненадолго, а отдаешь свое — мое и навсегда»). Мы не пускаем супруга играть в преферанс. И не отпускаем детей, которым пришла пора уйти из отчего дома, — не понимая, они никогда не были нами точно так же, как никогда не перестанут быть частью нас.
Конечно, можно сознательно вычеркнуть из себя своих неудачников-родителей, свой провинциальный город, свою несовершенную страну. Можно ненавидеть даже родных детей за то, что они повторяют твои ошибки. За то, что, не став твоим идеальным «Я», они не дали тебе возможность, не позволили полюбить себя саму хотя бы в их лице. Можно бежать от себя — к другим людям, в другие страны и веси.
Но чем дальше ты бежишь от понятия «мое», тем меньше от тебя остается…
