– Что же вы не вышли? – спросил Игорек.
– Да вот, решил еще раз попросить прощения у твоего мамонтенка. Я же его немного обидел…
– Ничего страшного, – улыбнулся мальчик. – Он редко обижается. Он же такой большой… 192 килограмма! И сильный…
– А сколько ему уже?
– Сколько дней? – зачем-то переспросил Игорек и снова занервничал.
Да что с ним такое? Самый простой вопрос вызывает у него какую-то ненормальную реакцию. О чем же тогда с ним говорить?
– Много, – расплывчато ответил мальчик. – Слишком много. Вы вообще-то знаете, сколько обычно живут зверенки?
– Месяца два? – наобум предположил я. – Пока… – Я хотел сказать «пока морда на экране помещается», но вовремя одумался. – Пока не вырастут такими большими, что обычными гамбургерами их уже не прокормишь.
– Ага, месяца два! Когда зверенок впервые появляется у нового хозяина, тот совсем не знает, как за ним ухаживать. Он либо перекармливает его, либо забывает с ним гулять. Не говоря уж о том, чтобы читать зверенку книги, чтобы он умнел. – Меня умиляло слово «зверенок» в его речи. Не «зверек», не «звереныш», оно звучало гораздо трогательнее и ласковей. – Так что первый зверенок живет всего пару суток. Хотя, если постараться, можно закормить его до смерти и за полдня. Или загулять… Потом, когда в игрушке нарождается второй зверенок, хозяин уже немного знает, как с ним обращаться. Он выводит его гулять, выключает ему свет на ночь, кормит только тогда, когда зверенок проголодается. И при таком уходе он может прожить довольно долго… Беда в том, что обычно хозяину скоро надоедает новая игрушка. Он перестает следить за питанием зверенка, иногда забывает выключать на ночь свет… Вы пробовали когда-нибудь спать со светом?
Не со светом, со Светой, мысленно поправил я. Да, припоминаю, была в моей жизни девушка с таким именем. Только это было давно. Когда я еще… В общем – давно.
– Не очень приятно, правда? Или еще хуже – хозяин вернется из школы злой на весь свет – на соседа по парте, на учителя математики – и просто отключит игрушку. И все. И уже на следующий день, когда не услышит привычного писка в семь утра, сначала удивится, а потом все вспомнит и подумает: «Ну и здорово! Можно еще поспать…»
Видно было, что мальчика волновала эта тема. Он выглядел возбужденным, даже чуть-чуть покраснел лицом.
– Мы в ответе за тех, кого приручили? – без тени иронии спросил я.
С каждой минутой нашего общения мой нечаянный попутчик все больше напоминал мне Маленького Принца.
– Ерунда! – отмахнулся он. – Мы в ответе даже за тех, кто приручился сам! Мы в ответе вообще за всех, кому может стать хоть чуточку лучше от нашей заботы.
Вот это да! Не ожидал подобных мыслей от мальчика его возраста. И просто удивительно, как же они близки к моему собственному представлению об ответственности. Той, которую никто на себя не возлагал, но которая сама внезапно возложилась, да так, что теперь и не сбросить. Потому что мы, блин, в ответе даже за тех, кто приручился сам. Или кого приручили к нам насильно…
Я рефлекторно еще раз взглянул на часы. 23:10, время как будто остановилось. Зато нет сомнений, что свою долю ответственности я сегодня еще получу.
Я попытался вернуть разговор в прежнее русло.
– Ты мне так и не ответил, сколько дней твоему мамонтенку.
– На прошлой неделе по телевизору была передача… – вновь ушел от прямого ответа Игорек. – Там говорили как раз про виртуальные игрушки. По статистике, даже у самого лучшего хозяина зверенок живет не больше двух месяцев. Мировой рекорд на сегодня – 94 дня. Это дракончик у какой-то девочки из Токио. – И замолчал, провоцируя меня на третий вопрос:
– Ну? А твоему-то мамонтенку сколько?
– Сегодня утром ему исполнилось сто двадцать семь дней, – очень тихо, не глядя на меня, ответил Игорек.
– Ого! – уважительно отреагировал я. – Ты, должно быть, чертовски гордишься собой.
– Да нет, не очень. – Мальчик совсем не выглядел гордым, он снова был грустным и немного растерянным. – Если честно, я боюсь. С каждым днем все сильнее.
– Да…
Я не стал еще сильнее расстраивать парня, напоминая, что теория вероятности давно работает против него. Думаю, он и сам это прекрасно понимал. Мне стало искренне жаль Игорька. Тяжело, очень тяжело постоянно ощущать на себе ответственность за тех, кого приручил. Но гораздо тяжелее становится, когда однажды эта ответственность внезапно теряет актуальность.
– Поэтому я и стараюсь никогда не заставлять мамонтенка долго ждать, – продолжал свою мысль Игорек. – Кормлю его сразу, как только попросит, ну и все такое… Только один раз он ждал меня почти четыре секунды. Я чуть всю мебель в комнате не переломал, пока бежал к нему из кухни.
– Да, у тебя здорово получается, – искренне похвалил я. – И какой это у тебя по счету?
– Что какой?
– Ну мамонтенок в этой игрушке.
– А… У меня немного другая модель, – как будто оправдываясь, ответил Игорек. – Ее нельзя перезапустить. У моего зверенка только одна жизнь.
И хотя мы с Игорьком надолго замолчали, причем можно было поспорить, что молчали мы об одном и том же, тоскливая тишина в вагоне так и не повисла. Ей мешал фоновый шум, неожиданно ставший очень отчетливым. Невидимый Крюгер старательно выводил всеми десятью когтями по стеклу, по железу крыши непонятную, но так цепляющую за душу мелодию.
Одновременно усилилась тряска в вагоне, добавив в композицию противное дребезжание стекол и мелкое погрохатывание сталкивающихся пивных банок, количество которых на грязном полу снова увеличилось. Вдобавок, матовая полусфера лампы прямо над нами начала учащенно мерцать с невыносимой для глаз амплитудой.
– На взлет, что ли, идем? – обратился я к Игорьку и пояснил, увидев недоумение в его глазах. – Чувствуешь, как трясет? И лампа вон сейчас, похоже, накроется.
– Ага, – согласился Игорек. – Как в трамвае с квадратными колесами. Мы ехали один раз в таком, когда были с папой в Питере.
Хотелось сказать ему еще что-нибудь перед уходом. Что-нибудь приятное, чтобы на его лице закрепилось это радостное выражение, проявившееся от воспоминания о давнишней поездке с отцом.
– А хочешь, я научу тебя видеть внутреннюю сущность людей? – предложил я. – Меня самого только сегодня научили… Один писатель.
– Это как? – возбужденно спросил Игорек и тут же добавил: – Конечно хочу!
– Тогда посмотри на свое отражение в окне вагона, – голосом доброго волшебника посоветовал я. – В нем человек отражается таким, какой он есть на самом деле, а не таким, каким ему хотелось бы казаться. Смотришь?
Игорек смотрел во все глаза. Я тоже.
Признаться, увиденное слегка разочаровало меня. Мальчик сидел примерно на том месте, где до него сидел Валерьев. Только Игорек был гораздо ниже ростом, и деформация, так причудливо исказившая облик писателя, не коснулась его. Участок стекла, в котором отражалось лицо мальчика, был гладок до неприличия. Игорек смотрелся в него, как в обычное зеркало. Разве что казался чуть более бледным.
