Потом мы вдвоём ревели и обсуждали всё, что между нами, — а заодно ивсё остальное. В качестве ответа выслали Серёге Слюсареву песню Дэвида Боуи «Spaseoddity». Про космонавта, с которым потеряна связь, и поэтому Земля считает, что он обречён на гибель. Естественно, с намёком на Антона. Вот фрагмент песни:
«Но здесь, за сотни тысяч миль, я в полной тишине,
И думаю, корабль мой знает путь…
Внутри жестянки, высоко над миром.
Внизу синеет шар земной, а я в руках судьбы».
Прикол ещё и в том, что эту песню на нашей свадьбе пели под гитару Ира с Гошей. Мне об этом Антон сказал, я не знала.
Антон, наконец, смог попросить Бога убрать всё лишнее — раньше было страшно. Оказалось, что страшно только попросить, а на самом деле всё действительно лишнее. Антон сказал, что взял меня в жёны навсегда, и это даже не обсуждается, поэтому вся эта фигня, все наши проблемы в отношениях ничего не стоят.
Расписались с грехом пополам. ЗАГС — ужасное место. Собираем вещи для поездки в Крым.
Семинар с Мишей в Крыму
Десять месяцев до Пробуждения
После встречи с Атманом скелет Пробуждения, выстроенный Рубцовым и Молдовановым, начал обрастать плотью. Миша рисовал чёткие схемы, а Серёга говорил живые, конкретные слова: пошёл туда, сделал то. От этого Пробуждение стало превращаться из чего-то неприступного и далёкого во что-то обыденное и мирское. И меня это радовало.
Встречались в «Кофемании» на Трубной с Викой и Игорем, нашими друзьями по тантре. Они тоже интересовались Пробуждением. Мы описали им Атмана и сказали, что решили сруливать с тантры и идти Туда. Они решили поехать познакомиться с Сергеем. После поездки Вику очень «расколбасило», но она и на этот раз испугалась, а Игоря ничего не зацепило — он так и остался в тантре.
Мы поехали в Крым. Взяли свою модную палатку и прыгнули в поезд. После выхода из бизнеса мне была очень нужна эта поездка. Я должен был физически выбраться из этого города, потрогать свободу руками. Я был очень счастлив. Впервые за пять лет я почувствовал, что «на месте», что иду в верном направлении. В Крым мы прибыли днём, а до места добрались только к ночи. Мишин семинар проходил в какой-то забытой всеми деревне, и точный адрес таксист, конечно же, не знал. Звонить Мише в двенадцать ночи как-то не хотелось (тем более мы уже звонили час назад). Мы решили не испытывать терпение водилы, катаясь мимо Тёмных домов, и выйти. Такси уехало и увезло с собой уют салона и свет фар.
Мы остались в полной темноте посреди незнакомой крымской деревни. Вокруг ни души, куда идти — неясно. Побродив немного по улицам и не найдя указанного в описании дома, мы решили, что нужно переночевать где-нибудь в поле, а поисками дома заняться с утра. Поле было рядом. Мы раскрыли нашу палатку и мысленно поблагодарили ребят, которые нам её подарили, а также её гениальных конструкторов: палатка раскрывалась сама, а раскрывшись, приобретала нужную форму. Не нужно было ничего натягивать и поправлять. Нам оставалось только вбить колышки. Забравшись в палатку и сияя от счастья, мы посмотрели друг на друга и обнялись. Впервые за долгое время мы чувствовали себя детьми, которые строят в квартире домики из одеял и стульев, а потом прячутся в них. Было очень уютно и романтично: палатка посреди поля, освещенная огромными южными звёздами, а в ней мы — два маленьких ребёнка, прижимающихся друг к другу и улыбающихся во весь рот. Я лежал и благодарил Бога за то, что он дал мне сил уйти из бизнеса и уехать из Москвы, и за то, что подарил мне такое счастье: небо, поле, палатку и Настю в ней.
Мы проснулись часов в шесть и отправились на поиски нашей группы. Выйдя на ближайшую улицу, мы прошли всего пару домов и нашли нужный адрес. Оказалось, что мы ночевали в трёхстах метров от наших друзей. Мы перенесли вещи, по-быстрому умылись и присоединились к занятиям.
Занятия состояли из йога-асан и медитации. Всё было расписано по минутам, и свободного времени практически не оставалось. Когда же оно появлялось (часа два после обеда), все шли на море и по дороге делали либо говорилку («Кто говорит?»), либо тарабарщину — если уже выделили наблюдателя. Задерживаться на море не рекомендовалось: искупался и назад. Весь путь до моря занимал минут тридцать по пыльной и противной степной дороге под палящим солнцем, так что лишний раз идти по ней не хотелось. Поэтому мы выделяли наблюдателя в поле. По часу, по два мы ходили по полю и молотили: «Кто говорит? Я говорю», постоянно проверяя: выделился ли наблюдатель? А сейчас? А это что было? Ещё не наблюдатель?
Пищу готовили самостоятельно, дежурные каждый день менялись. Медитировали мы в специальном помещении. Перед медитациями и между ними лежали и слушали ведические гимны — каких-то «блеющих мужиков», как я их тогда назвал. Я не понимал, зачем это нужно… Эти лежания просто убивали меня. Ладно, медитация, ладно, йога — там хоть что-то происходит. Но эти лежания… Я спросил об этом Мишу, и он ответил, что лежать надо, это часть практики, такое активное ничегонеделание. Лучше от этого объяснения не стало.
Между медитациями мы делали йога-асаны. Как я уже говорил, образцовой йогой для меня была папа-бородинская. Я точно знал, что в Сурье руку нужно ставить именно с внутренней стороны, что «заднюю ногу» нельзя ставить на колено — так «не прёт», что нужно обязательно «поддыхивать» и «холотропить», иначе «не вставит». И тут Миша со своими, с позволения сказать, йога-асанами: «Колено — на пол, расслабляемся, не перенапрягаемся, ноги можно чуть присогнуть…» «Что это за йога? Тело не дрожит, не раскачивается, в голове не звенит. Что это вообще такое? Присогнуть ноги? Как можно с такой йогой куда-то улететь?» — думал я, выпрямляя «заднюю ногу». «А ножку нужно со-о-огнуть», — тут же поправлял меня проходивший мимо Миша. «Хо-ро-шо, — отвечал я сквозь зубы, — со-гну». Борьба с моей «задней ногой» продолжалась весь семинар. Я всё время её разгибал, а Миша неустанно сгибал. Под конец я сдался.
На медитациях у меня часто болело в груди. Я подошёл к Мише спросить, в чём дело. Он сказал, что это предсамадхическое состояние. «Ничего себе! — подумал я. — Я ведь ещё наблюдателя не выделил, а уже «предсамадхическое состояние». Такими темпами и за один семинар Пробудиться можно». Но семинар шёл, а приставка «пред» в слове «предсамадхическое» никуда не исчезала. Потом Миша всех расспрашивал, есть ли у кого-нибудь ощущение простого присутствия в медитации, когда просто чувствуешь: «я есть» — и все. Люди стали поднимать руки. Я не знал, есть ли у меня это присутствие, но руку тоже поднял — что я, лох, что ли? Андрей выделил наблюдателя и всем об этом рассказывал. Мне было завидно. Миша очень странно общался с людьми. Он совершенно не был вовлечён. Казалось, ему вообще параллельно на всё, что с нами происходит. Это слегка раздражало. У меня предсамадхическое состояние, а он на меня даже внимания не обращает…
Иногда Миша беседовал с нами и рассказывал о своём Пути. Особенно мне запомнился его рассказ о «корне ума». По словам Рубцова, этот «корень ума» можно увидеть, если очень долго тарабарить. «Корень ума» — это та штука, из которой появляются мысли. Миша сказал, что видел его ещё до встречи с Рубцовым. Выглядит он как игла в центре шара, и, если войти в эту иглу, случится самадхи.
