– Это ваше?
«Умница! – хвалю про себя. – Обычная полоска бумаги – но как подано! Эффектней некуда».
Тип вздрагивает и первые несколько секунд не может ничего сказать. С перекошенной физиономией поворачивается ко мне – я расправляю плечи, надежно перегораживая узкий проход, – снова к Игнату и начинает лепетать:
– Не нравиться? Плохо? Могу поменяться… Нэээ… Без «ся». Смотрите!
Тип с готовностью развязывает тесемки мешка, Игнат машинально подается вперед, чуть склоняясь над распахнутой горловиной…
Я ничего не успеваю сообразить, писатель, на мой взгляд, не успевает даже удивиться, когда пыльный мешок вдруг оказывается у него на голове. Субъект толкает нас одновременно, меня – задней частью корпуса, а Игната – обеими руками в грудь. И если мне удается устоять на ногах, то лишенный зрения писатель, размашистыми движениями цепляясь за воздух, делает несколько шагов назад и налетает спиной на продавщицу учебных принадлежностей, тщетно пытающуюся загородить своим худым телом разложенный на клеенке товар.
Автор непроданного пока бестселлера оставляет свой автограф, похожий на след от ботинка, на обложке школьной «прописи». Хрустят шариковые ручки под ногами работника пера. Катится по проходу свалившийся с подставки дешевый глобус. А из перевернутого мешка к ногам писателя радужными снежинками сыпятся календарики и закладки.
Подозрительный тип тем временем нагло пытается смыться. Наклонившись вперед, так что голова его намного опережает ноги, он бежит по проходу, догоняет катящийся глобус и перепрыгивает через него.
Бросаюсь следом. Последние пару часов быстрый бег – мое естественное состояние. Ну что, как любит повторять Маришка, старость против опыта? Хотя, если разобраться, я и старше-то ее всего на полгода…
В груди теплом разливается эйфория. Все просто и ясно. Если враг бежит, следовательно, он… враг! Нормальный, живой враг, которого нужно догнать, обездвижить, по желанию набить морду. А не какая-нибудь мистическая сущность, не загадочная ожесточенная субстанция, не внутренние голоса и в то же время не глас небес… Иными словами, с ним приятно иметь дело.
В прыжке я умудряюсь удачно отфутболить глобус его хозяйке: аккуратный удар пяточкой куда-то в акваторию Атлантики – и слегка испачканная игрушка откатывается к ее ногам. Усталое лицо продавщицы выражает нерешительность: начать орать сейчас или подождать, пока мы отбежим на безопасное расстояние?
Выбегая из зала в соседний, слышу краем уха, как освободившийся от мешка Игнат пытается откашляться и извиниться одновременно.
– Стоять! – ору во весь голос, возбуждаясь от погони. – Эй, впереди, задержите кто-нибудь!
И книжники охотно отвлекаются от сборов и преграждают дорогу убегающему субъекту. Понятное дело, украл что-нибудь. Сегодня у тебя, завтра, глядишь, у меня. Вот гад, а!.. Опять же, хоть какое-никакое, а развлечение.
Спасаясь от их цепких рук, субъект уходит вправо, на безлюдную лестницу, и вверх, перепрыгивая через две ступеньки и негромко всхлипывая при каждом прыжке.
Здесь я и настигаю его, неотвратимый, как кара небесная. Хватаю за грудки брезгливо вытянутыми руками, притискиваю к стенке, так что голова субъекта затылком несильно ударяется об угол фанерной таблички с объявлением: «НЕ КУРИТЬ И СУМКИ НЕ СТАВИТЬ!» Тип охает, щеки его начинают противно дрожать.
– Ну все, мужик! – говорю, многообещающе прищурившись для усиления эффекта. – Ну, сейчас…
И вдруг осознаю горькую иронию своего положения.
Мне же нельзя врать! Вернее, это бесполезно: пустые угрозы субъект распознает в момент… Еще и каяться перед ним, чего доброго, придется.
Немая сцена длится дольше минуты, пока двумя пролетами ниже не раздается голос писателя.
– Александр! – зовет он. – Вы здесь… – и заключительное «Апчхи» заменяет знак вопроса.
– Здесь, здесь! – радостно кричу через плечо. – Без тебя не начинаем…
Тип в моих руках еще более съеживается, однако сползти по стенке я ему не даю. Бросаю мимолетный взгляд на Игната. Лицо у писателя красное, как будто он только что придушил кого-то. Или наоборот, это его кто-то душил, старательно и неумело. На лбу – пыльная полоса, кончики усов смотрят в землю, как веточки березовой рогульки в руках лозоискателя, обнаружившего под метровым слоем грунта новую Марианскую впадину. Из карманов куртки торчит несколько помятых закладок.
Быстро отворачиваюсь, чтобы не рассмеяться, и совершенно искренне говорю:
– На твоем месте, мужик, я бы испугался.
– Да уж, бойся нас! – вступает в игру писатель. – Особенно меня. Это с моего молчаливого согласия происходит большинство преступлений на свете… – И кривится, даже губу закусывает, чтобы сдержаться, не выдать источник цитирования.
Хотя, на мой взгляд, в равнодушии Игната сейчас никак не обвинишь. Зато вовремя скорченная рожа приходится как нельзя кстати.
– Я боюсь, боюсь, – причитает тип и несколько раз глубоко кивает, точно кланяется.
– Значит, теперь ты готов ответить на наши вопросы?
Что за фразочка такая – прокурорская? Не иначе, у Пашки нахватался.
И снова полукивок-полупоклон в ответ.
– Как, – говорит тип, – вы меня находите?
Я успеваю возмущенно раскрыть рот на ширину среднего яблока, когда тип исправляется:
– Нэээ… Нашли. Как?
Легонько встряхиваю допрашиваемого.
– Я сказал: ответить на вопросы, а не задать!
Игнат вычерпывает из карманов пригоршню мятых бумажек, оглушительно чихает и спрашивает:
– Откуда у вас это?
– Это? – субъект с ужасом косится на календарики в руках писателя. – Это не мне… Мое. Я только по средам. Нэээ… Посредник.
– Понятно. Посредник, – серьезно кивает Игнат. – И это не ваше. А чье? Кто вам это передал?
Слабый тычок в плечо означает: можно отвечать, но посредник молчит, умоляюще глядя на закладки. «Исчезните, – говорит его взгляд. – Вам же самим нравиться… Будет».
– Как его зовут? – настаивает Игнат.
– У него… Нэээ… много имен. Тысяча.
– Ага, – говорю. – Теперь уже тысяча три. Добавились самаритянин, толстый и сектоид.
– Самаритянин – нет, – испуганно шепчет тип. – Он не самаритянин.
Ну слава Богу! Хоть какая-то определенность…
– Где он живет хотя бы? Где вы с ним встречаетесь? Получаете товар?
– Везде. Он везде. Нэээ… Как сказать? Везде… – посредник зацикливается как оператор LOOP от прописной истины.
– Вездесущ? – осторожно предполагает писатель.
– Да! – Глаза посредника вспыхивают огнем экзальтации. – Вездесущ…
И, будто бы слово это пробивает некую брешь в его языковом барьере, тип вдруг начинает говорить быстро, возбужденно, глотая окончания и выплевывая приставки, и при этом совершенно невозможно понять, о чем. Лишь изредка мелькает в этой словесной каше знакомое выражение, пару раз мне удается расслышать странное сочетание, похожее на «месить месиво», что нисколько не приближает меня к пониманию общего смысла речи.
