Поэтому я выступил вперед и остановил их мечи своим собственным.
– Прекратить, глупцы! – воскликнул я и кивком велел Абрахаму отойти. Бальтазар, как всегда, сообразил все сразу и сам сделал шаг назад. – Уберите мечи!
И все могло бы закончиться мирно, если бы за спиной у меня не вырос Тибальт.
Голос этого мерзавца был бархатным и холодно-насмешливым:
– Как, и вы здесь, среди этих тупых простолюдинов? Повернитесь, Бенволио. Взгляните же в глаза собственной смерти.
Бальтазар сделал было мне знак бежать, но я понимал, что теперь у меня нет иного выхода, кроме как сражаться: это был прямой вызов со стороны равного – или почти равного. Я повернулся лицом к Тибальту, и при виде его физиономии кровь вскипела у меня в жилах, а руки задрожали от желания сделать с ним то же самое, что я сделал с его человеком сегодня утром.
Но я все же попытался.
– Я бы хотел разойтись миром, – сказал я как можно убедительнее. – Уберите свой меч или используйте его для того, чтобы усмирить ваших людей.
Он расхохотался:
– Трус! И ты говоришь о каком-то мире!
Смех прервался, и Тибальт стал смертельно серьезен.
– Я ненавижу это имя – Монтекки, ненавижу всей душой, как только можно ненавидеть. Ненавижу всех Монтекки – и тебя, – сказал он, и в его словах было столько яда, что я ни на миг не усомнился в их правдивости. Его меч выскользнул из ножен, и блеск его лезвия в ярких солнечных лучах заставил меня зажмуриться. Я почувствовал, как снова проваливаюсь в холодную пустоту и как все доводы рассудка рассыпаются в пыль.
– Защищайся, трус!
Он не был разбойником-самоучкой: Тибальта учили лучшие фехтовальщики, и он был во многом даже лучше меня и быстрее. Даже максимально собравшись и сосредоточившись, я с трудом успевал за его передвижениями, я парировал его удары – но еле-еле, а мои ответные атаки он отбивал с легкостью. Я сосредоточил все внимание на его теле, его глазах, на холодном, мертвенном блеске его стального клинка, но я все же не мог не слышать шума, криков, звона мечей и того, как наши люди мутузят друг друга дубинками, потому что вслед за своими хозяевами слуги и наемники тоже бросились в бой, и пошла уже драка одного клана с другим.
Все это быстро превратилось в уличное побоище, с воплями и реками крови, льющейся из разбитых голов. Кто-то побежал за подкреплением, чтобы заставить оба клана остановиться и прекратить драку, но это не возымело особого эффекта, пока я не услышал остерегающий крик Бальтазара и не увидел за плечом Тибальта высокие, властные фигуры самого Капулетти и его высокочтимой жены. Капулетти – страдающий подагрой старик – попытался было достать меч, но супруга остановила его так, как это умеют делать только жены. А тем временем у себя за спиной я услышал знакомый голос, который произносил точно такие же слова, что звучали из уст синьоры Капулетти: мой дядя, глава клана Монтекки, готов был броситься в бой, а тетушка умоляла его не вмешиваться.
Хорошо, что обе синьоры проявили здравый смысл, потому что, когда я отразил – с трудом – очередную атаку Тибальта, я услышал громкие крики и увидел бегущих к нам людей герцога, которые продирались сквозь толпу зевак, прокладывая себе путь дубинками. Эти миротворцы не жалели чужих голов. А за ними шел герцог Вероны собственной персоной.
Мы с Тибальтом остановились, тяжело дыша и с ненавистью глядя друг на друга, и я понял, что на этот раз моя обычная холодная отстраненность во время боя куда-то испарилась. Я жаждал его крови так же сильно, как он моей. Между нами были особые счеты – по крайней мере, я так считал… Розалина, избитая и скорчившаяся в углу, и Тибальт, вытирающий ее кровь со своих рук. Да, хорошим уроком ему стал бы меч в живот, он его вполне заслужил. Но все случилось иначе.
Вокруг было слишком много свидетелей, наши люди тоже прекратили драться и сложили оружие, подчиняясь приказу разгневанного правителя. Раненых оттаскивали в сторону, чтобы освободить путь герцогу Эскала, кто-то поспешно бросил на землю свой плащ, чтобы герцог случайно не запачкал свою обувь кровью.
Он заговорил.
Я не помню его речи, я практически не слышал ее и уловил только последние слова: герцог заявил, что прикажет казнить любого, кто посмеет нарушить мир еще раз – и не важно, кто это будет, Монтекки или Капулетти.
Я не сводил взгляда с Тибальта. Мы так и стояли друг против друга с обнаженными мечами, пока резкий окрик дяди не заставил меня – с большой неохотой – вложить свой меч в ножны.
«В следующий раз», – одними губами произнес Тибальт, тоже вынужденный подчиниться приказу. Он хлопнул по плечам своих друзей и пошел прочь. Я хотел было последовать за ними, но Бальтазар схватил меня за руку и удержал силой, хотя я пытался вырываться и даже хотел ударить его, но вовремя одумался и сообразил, что он просто пытается уберечь меня.
– Спокойно, – прошептал он мне. – Спокойнее, синьор: здесь герцог, и он требует повиновения.
Он был прав: сейчас не время было давать выход гневу, и огромным усилием воли я взял себя в руки, а затем кивнул Бальтазару, чтобы тот отпустил меня. Он отпустил, хотя и с некоторой долей сомнения, но я отвернулся от Тибальта и пошел в ту сторону, где стояли дядюшка, тетушка, Капулетти и герцог Эскала. Правитель, окруженный своими людьми, высказал недовольство всеми нами. Он с отвращением косился на булыжники, на которых еще не высохла кровь, а над площадью раздавались стоны и мольбы о помощи раненых.
Мой дядя, политик до мозга костей, повернулся ко мне.
– Кто начал эту безобразную ссору? – Он тщательно выбирал слова, но тон был угрожающим. – Говори, племянник! Где ты был, когда началось это побоище?
Я объяснил, что виноват Тибальт, который увлекся собственным остроумием и завел ситуацию так далеко, повинуясь своему капризу. Капулетти смотрел на меня недоброжелательно и хмуро, но у него не было свидетеля, который мог бы опровергнуть или подтвердить мои слова, хотя бы частично. А синьора Капулетти была слишком занята тем, чтобы не запачкать юбки в крови.
Моя же тетушка была, разумеется, гораздо больше обеспокоена Ромео и его отсутствием, чем дракой, в которой я мог бы погибнуть. Я был всего-навсего старший племянник – меня и растили, помимо всего прочего, для таких вот столкновений. А вот у Ромео было другое, куда более высокое предназначение.
Я решил не обращать на это внимания. Я солгал, приврал немного, понимая, что его не похвалят за то, что он пошел с нами на рынок, и что совершенно ни к чему подставлять его лишний раз. Я сказал тетушке почти правду: что кузен ушел из города и отправился в лес. К моему удивлению, дядюшка кивнул и сам закончил мой рассказ, хотя я считал, что только я владею информацией, которую мне передал Меркуцио.
– Его там видели уже много раз по утрам, – сказал Монтекки хмуро, стараясь, чтобы Капулетти не слышали его слов, и поворачиваясь поэтому к ним спиной. – Своими слезами он поливает и так покрытую росой траву, а своими вздохами увеличивает количество облаков. Это смешно, но может закончиться весьма печально, если здравый смысл не возобладает.
