Я задумался, как много рассказала ему бабушка.
– Мой досточтимый дядюшка, вам известна причина?
– Нет, я не знаю и не могу от него ничего добиться.
Я не удовлетворился этим ответом и продолжал расспросы, но отцу Ромео, очевидно, и правда ничего не было известно о причинах такой печали сына, и это было огромным облегчением для меня, как вдруг… из-за угла появился не кто иной, как сам Ромео в сопровождении двух верных охранников. Он выглядел подавленным, но печаль на его лице быстро сменилась тревогой при виде того, что творилось на площади, его отца и матери и самого герцога. Хмурого, недовольного Капулетти он не удостоил своим вниманием, бросив на него лишь мимолетный взгляд.
Я, разумеется, понимал, что Ромео придется как-то объяснить происхождение синяка у него на подбородке, и опасался, что он придумает в качестве объяснения какую-нибудь нелепицу, не только глупую, но и опасную в свете того, что случилось сегодня утром с Капулетти, поэтому я поспешно обратился к его отцу:
– Пожалуйста, предоставьте его мне. Я выясню, что с ним произошло.
– Хорошо, сделай это, – серьезно кивнул он и предложил руку тетушке: – Пойдемте, синьора, нам лучше удалиться.
Капулетти, дабы не отставать от Монтекки ни в чем и продемонстрировать преданность и послушание герцогу, тоже поспешили попрощаться. Герцог еще задержался, но в конце концов ушел и он, забрав большинство своих солдат с собой, но несколько из них остались и смотрели вокруг внимательно и серьезно.
– Что здесь произошло? – спросил Ромео, озираясь и с ужасом глядя на хаос, царящий вокруг. – Хотя погоди, дай я угадаю: это была схватка между двумя несчастными семьями.
– Я не ранен, – сказал я. – Спасибо тебе за беспокойство.
– А ты никогда не бываешь ранен, – задумчиво произнес он. – Это произошло почти сразу после того, как я вас оставил?
– Почти сразу.
– А кажется, прошло много часов… время в печали тянется долго… мой отец был здесь?
– Да, был. – Я покачал головой. – Я понимаю, что глупо спрашивать, – но какая такая печаль переполняет твои часы?
– Отсутствие того, наличие чего делает время быстротечным.
Разумеется, я знал, куда он клонит.
– Любовь?
– Отсутствие.
– Отсутствие любви?
«Пожалуйста, – думал я, – пусть это будет так, пусть он будет разочарован, потому что иначе он в конце концов доиграется со своими глупыми чувствами...»
Но нет. Мой кузен никогда не сдавался.
– Отсутствие любви с ее стороны в ответ на мою любовь…
Он опять взялся за свое. Да, он хотя бы не называл Розалину по имени, но вся эта восторженная чушь, которая слетала с его губ, вызывала во мне жгучее желание избить его до полусмерти. Он знал, что это невозможно, знал, что это бессмысленно, – и все же упорствовал. Я же вынужден был выслушивать его жалобные бредни, понимая, что броситься на собственного кузена с кулаками прямо здесь, на глазах у всех, было бы верхом глупости.
Но когда Ромео все же попрощался со мной и мы встретились глазами, он произнес:
– Ты не сможешь заставить меня забыть о ней.
В этот момент я готов был забыть о благоразумии и все-таки врезать ему как следует.
Он уходил, всем своим видом демонстрируя любовь и печаль, я пробормотал:
– Клянусь, я выполню свой долг – или умру.
И я действительно имел это в виду – каждое слово: я должен заставить его забыть. Во что бы то ни стало.
После кровавого побоища в Вероне установился обманчивый, шаткий мир. Наемники Капулетти все так же группами фланировали по улицам в своих красных одеждах, наши люди делали то же самое, но на других улицах, стараясь держаться на расстоянии друг от друга. И только женщины наших кланов пересекались и сцеплялись друг с другом совершенно безнаказанно – и хотя их схватки не были похожи на войну, они все-таки были не чем иным, как войной. Я достаточно знал женщин, чтобы понимать: почти все, что они делают, изящно или нет, – все это направлено на укрепление своих позиций или положения семьи. Девушки и женщины из знатных семей тоже были своего рода солдатами – только оружие у этой армии было иное: очарование, красота и коварство.
Если женщины были солдатами, то моя бабушка была среди них, несомненно, командиром, с которым никто не спорил и которого все смертельно боялись, командиром, способным на беспредельную жестокость и неожиданное великодушие. Моя мать из этой игры уже вышла – или, точнее, она играла в другую игру: она играла роль вдовы, которая уже одной ногой стояла в могиле мужа и ждала, когда вторая нога окажется там же. Ее единственной заботой, казалось, было удачно пристроить замуж Веронику и найти невесту для меня. Вероника была просватана за старика, которого для нее выбрали и который получил ее согласие, осыпав ее жемчугами и драгоценными камнями, а вот что касается меня…
Как только я оказался дома после драки, мне сообщили, что я должен быстро привести себя в порядок, почиститься, причесаться, приукраситься, как лошадь на параде, и снова предстать перед молодыми девицами Вероны на выданье.
Меркуцио, вытянувшись на моей кровати и положив голову на пуховую подушку, с огромным удовольствием и вниманием наблюдал, как Бальтазар меняет мою одежду на парадную – никаких мрачных темных цветов, которые я любил: небесно-голубой камзол с черными разрезами, с вышитым золотом гербом нашего рода. Привязные рукава были еще более яркими и украшены цветочным рисунком. Я стоял в покорном молчании, задрав голову, пока Бальтазар приспосабливал ко мне все эти чертовы штучки.
– Да, это должно произвести впечатление на девушек, – заметил Меркуцио и сунул в рот виноградину. Глаза у него искрились насмешкой. – Жаль, что накладные гульфики вышли из моды. Без сомнения, уж это точно отвлекло бы внимание девушек от твоих недостатков.
– У моего хозяина нет недостатков, – твердо заявил Бальтазар. – Разве что недостаток вкуса в выборе друзей.
Меркуцио картинно схватился за грудь и застонал:
– Убил! Убил! Просто прикончил! Бен, тебе нужно приструнить этого болвана, пока кто-нибудь не задушил его во сне.
Бальтазар вздохнул:
– Готово. Вы прекрасны, как молодой Адонис, синьор.
– Этот Адонис плохо кончил, – тут же добавил Меркуцио. – Что ж, покажись-ка. Повернись к нам – покажи товар лицом.
В такие моменты я ненавидел Меркуцио. Вот и сейчас я молча смотрел на него, а он сел в постели поудобнее.
– Знаешь, если вся эта возня с покупкой жены вызывает у тебя такую неприязнь – возможно, ты просто не создан для этого, – сказал он. Это был довольно прозрачный намек, который привел меня в смущение, и я изобразил на лице улыбку, больше похожую на оскал.
– Это совсем не означает, что я не люблю женщин, – возразил я. – И ты это прекрасно знаешь. Просто мне не нравится чувствовать себя племенным жеребцом.
