Так, а теперь самое сложное.
– Это не синьорина Капулетти натравила на Меркуцио его отца, – произнес я. – Это не она виновата. Моя сестра Вероника… я знаю, что слухи приписывают вину Розалине, но на самом деле это сделала Вероника.
– Теперь это не имеет никакого значения. И грехи Вероники не ваши грехи, – возразил брат Лоренцо, и я увидел, как он покачал головой по ту сторону решетки, разделяющей нас. – Мальчик отправился к Господу, а Розалина теперь в безопасности и на полпути в монастырь. Не думаю, что это должно ухудшить отношения между Монтекки и Капулетти и раздуть пожар вашей ссоры.
– Но это может случиться, если Меркуцио вынашивает план мести.
– Этот молодой человек был очень сердит, это верно, но теперь он успокоился – он женат, и ходят слухи, что очень скоро у него появится ребенок. Конечно, он может затаить зло на Капулетти, но что с того? У вас ведь тоже есть личная причина ненавидеть их.
Он намекал на смерть моего отца.
Однако мой отец погиб во время войны кланов, а семья Орделаффи обычно была на стороне Капулетти – но никогда не вступала в прямое противостояние с кем бы то ни было. Меркуцио мог бы простить Капулетти все что угодно, даже собственную смерть, – но не смерть своего друга, в убийстве которого принимал участие его собственный отец. Это было совсем другое дело.
Я решил, что сейчас неподходящий момент, чтобы спорить, и продолжил перечисление своих прегрешений:
– У меня были похотливые мысли.
– Они посещают всех мужчин, сын мой.
– Простите, брат Лоренцо, а разве вы не должны обличать меня за мои грехи? Разве не должны заставлять меня каяться и обещать, что я буду впредь вести себя достойно?
– А, да, я понял. Ну что ж, хорошо. Больше не думайте об этой девушке – она теперь потеряна для этого мира. И я знаю, что вы достаточно разумны, чтобы понимать – у вас ничего никогда не могло бы с ней быть. В любом случае.
На это я отвечать не хотел, поэтому молчал, пока брат Лоренцо не вздохнул печально:
– Десять раз «Отче наш» и пожертвование для бедных – за то, что вы, пусть и невольно, не предотвратили чужую смерть. Десять раз «Богородице, дево, радуйся» за ваши похотливые мысли.
– А за воровство?!
Я услышал, как он взвесил на руке тяжелую сумку, которую я ему передал.
– Думаю, этого хватило бы даже на получение отпущения грехов от самого Папы, сын мой. Не волнуйтесь: эти средства не будут истрачены на грешные цели. Я приобрету на них еще одного покровителя для нашей часовни. Например, святого Николая.
Это было разумно – святой Николай был известен тем, что покровительствовал ворам. Таким образом, Принц Теней становился щедрым жертвователем.
– Только продавать их вам нужно как можно дальше отсюда, – предупредил я. – Делла Варда легко опознает свою работу.
– Я отвезу их во Флоренцию, – спокойно согласился брат Лоренцо. – Я все равно должен был ехать туда в скором времени по делам. А если даже вдруг меня и поймают с этими драгоценностями – в чем вина нищего монаха, который принял щедрый дар от анонимного дарителя? Епископ никогда никому не позволит забрать драгоценности обратно. То, что принадлежит Христу, – принадлежит Христу навсегда.
У этого монаха, похоже, была воровская жилка, и я вдруг подумал, чем он занимался в те дни, когда еще не вступил на праведный путь монашества. Уж верно не просил подаяния.
– Удачи, святой отец.
– И вам, – ответил он с гораздо большим беспокойством в голосе. – Обождите немного и послушайте меня внимательно. Это воровство приносит вам больше вреда, чем пользы, и оно вас до добра не доведет. Вы воспринимаете его как приключение, синьор, и, наверно, какой-нибудь поэт с вами согласился бы: так сладко красть у недругов при лунном свете, наслаждаясь чувством тайной мести. Но я – я говорю вам, это не принесет вам в итоге ничего, кроме несчастья. Умоляю вас – и приказываю вам! – прекратите это и встаньте на путь исправления. Дайте мне обещание, сейчас же, здесь же, и тогда вы получите прощение от Господа.
Я задумался на мгновение, а потом холодно проговорил:
– Я не могу обещать этого, святой отец, потому что не выполнить обещание, данное Богу, это гораздо хуже, чем продолжать грешить и раскаяться потом.
– Мой мальчик… – Монах был опечален, но знал меня слишком хорошо, чтобы настаивать. – Я не могу отпустить вам ваш грех, если вы в нем не раскаиваетесь.
– Вы говорили, что вы вообще не имеете права отпускать грехи, – напомнил я и открыл дверь исповедальни. – Спасибо вам за то, что выслушали, святой отец. Будьте осторожны с вашими новыми приобретениями.
– Да пребудет с вами Господь, – напутствовал он меня.
По дороге домой, хромая и приволакивая раненую ногу, я чувствовал себя очень одиноким.
Как никогда в жизни.
Ромео все равно продолжал заниматься своими глупостями.
Я обнаружил это совершенно случайно, когда навестил его тем же утром, перед самым рассветом. Он не был в постели, где ему полагалось быть, а сидел за столом, на котором стоял подсвечник с горящей свечой, и неистово царапал пером бумагу. И то, что выходило из-под его пера, имело слишком много завитушек и украшений, чтобы можно было предположить, что это письмо бакалейщику или банкиру. Нет, это было послание девушке. И поэтому я сделал то, что должен делать в таких ситуациях хороший брат: я выдернул лист у него из-под руки и поднес его к горящей свече, чтобы прочитать, пока он возмущался и пытался отобрать его у меня.
Письмо было адресовано «синьорине Розалине», и в нем было все, чего Ромео просили ни в коем случае не делать: слова, мысли и чувства. Если бы этот листок увидел еще кто-нибудь – для меня это означало бы смертный приговор, поэтому я шепотом выругался, шагнул к камину, где уже почти погас огонь, и бросил письмо туда. Пламя взметнулось вверх с новой силой, и тут мой кузен набросился на меня с настоящей яростью, и я вынужден был огреть его кочергой, иначе он меня самого бросил бы в огонь. Я только защищался, поэтому удар был несильный и не причинил ему особого вреда, хотя Ромео следовало хорошенько проучить за одну только глупость.
Я отбросил его назад, но больная нога у меня подогнулась, и я потерял равновесие, упал и в конце концов потерпел поражение в этом бою, оказавшись распростертым на полу, а мой разъяренный кузен сидел у меня на груди, намереваясь разбить мне лицо.
– Грязный ублюдок! – выплюнул он. – Ты мерзкий, высокомерный…
– Ты ослушался меня, – сказал я спокойно, хотя на самом деле спокойствия я не ощущал. В руке у меня все еще была кочерга, и я мог бы снова огреть его, но не стал. – Мы же договорились, что ты больше не станешь писать ей.
– А я и не писал! – Его гнев уже начинал остывать, кулаки разжались. Ромео во многом был еще ребенком, он быстро заводился и быстро отходил… очень скоро он станет гораздо более сдержанным – мир неизбежно заставит его стать жестче, так, как это произошло со мной. – Я писал не ей. Я писал для себя… для собственного развлечения. Я бы сжег это сразу же, как закончил!
