Он кричал слишком громко – очень громко, и я потащил его вперед, преодолевая его сопротивление. Он упирался пятками и бормотал себе под нос какие-то бессмысленные отрывочные фразы, которые я едва слышал: «Бедняга мертв… и я должен заклинать его. Заклинаю тебя ясными глазами Розалины, ее высоким лбом и нежными губами, ее красивыми ступнями, стройными ногами и шелковыми бедрами, и прочей нежной плотью…»
– Успокойся же! – разъяренно прошипел я и прижал его к стене с такой силой, что он стукнулся головой об камень. – Ради Бога…
– Яви же нам свой светлый лик… Ромео! – Глаза Меркуцио блестели лихорадочным блеском, лицо у него было восторженное и возбужденное, как будто он и правда думал, что вся эта его нелепая болтовня – настоящее колдовство, как будто он верил в ведьм и заклятия. – Заклинаю тебя – явись!
У меня не было выбора, потому что я уже слышал быстро приближающиеся шаги сторожей Капулетти. Я зажал ладонью ему рот – он мог теперь только мычать. Когда сторожа завернули за угол и уже приближались к нам, я с силой ударил кулаком в живот Меркуцио, и он изверг все выпитое им вино мне на сапоги.
Я поймал его, когда он осел, и по-прежнему старался не выходить из тени: его лицо было достаточно надежно закрыто капюшоном, а вот я был слишком хорошо знаком Капулетти.
– Простите, – сказал я, хотя это слово далось мне нелегко. – Мой друг… он перебрал вина. Прошу прощения, добрый господин, нижайше прошу прощения…
– Дурень! – произнес самый высокий из трех гвардейцев и пнул Меркуцио так сильно, что тот все-таки упал, словно мешок с картошкой. – Нализались, болваны! Уносите-ка свои вонючие задницы отсюда, а не то я вам их сейчас отрежу!
– Простите, синьор, прошу прощения… – бормотал я, пятясь и таща за собой волоком Меркуцио, который все еще не мог встать на ноги. Капулетти стали кидать в нас камни, один из них угодил мне в спину, удар был довольно ощутимый – достаточный для того, чтобы остался синяк размером с кулак. Я рассудил, что лучше мне не связываться с ними, чтобы не было хуже, а то мне бы еще и ребра поломали. Меркуцио хранил молчание, только стонал и охал, до тех пор, пока мы не свернули за угол, а там он с силой оттолкнул меня.
– Ты побил меня! – сказал он, точнее, проныл, как обиженный ребенок.
– Я спас тебе жизнь, – ответил я. – Шевелись, нам нужно поторапливаться, а то они нас нагонят.
– И пускай! – Он снова оттолкнул меня, когда я попытался его обнять. – Ты думаешь, Ромео будет сердиться на меня за мое колдовство? Разве можно злиться на пожелания, чтобы его дух был стойким и не падал, когда его владычица лежит перед ним? Ведь если бы он упал, его дух, вот тогда это было бы действительно ужасно. А я лишь заклинал его владычицу быть с ним ласковой и гостеприимной…
Я решил, что он все еще бредит. Все эти разговоры о ведьмах, колдовстве и заклинаниях вызывали у меня мурашки. Вероника говорила о ведьмах и о том, что Меркуцио ходил к одной из них. Это было просто какое-то безумие. Причем опасное безумие.
Смертельно опасное.
Это и мысль о том, что Ромео сейчас находится за крепостными стенами Капулетти, пугало меня. Он что, опять ищет Розалину? А что, если он просто провел меня?
Нет, пожалуй, то, что я испытывал, – это был не страх: это был гнев, пламенный гнев.
Гнев из-за того, что он посмел подвергнуть ее риску.
Я снова попытался сдвинуть Меркуцио с места, но он оттолкнул меня.
– Тогда иди сам, – сказал я. – Иди домой.
– Я ищу Ромео!
– Ты ищешь его там, где он совсем не хочет, чтобы его нашли. Поэтому – уходи.
Настроение у Меркуцио было изменчивое, как у всех пьяных: он внезапно перестал сердиться, обвил рукой мою шею и улыбнулся мне широкой дружеской улыбкой.
– Пойдем со мной, – предложил он, – дорогой дружище. Я один и так одинок, и мне нужно внимание друга. Что у меня осталось, кроме друзей?
– Иди домой, – повторил я. – Плащ укроет тебя. Не знаю, что ты скажешь своей жене, но…
Улыбка сползла с его лица, он взглянул на меня убийственным взглядом, а потом отшатнулся и сдернул плащ со своих плеч.
– Храбрый Принц Теней, – заговорил он, и голос его сочился ядом. Он отвесил мне шутовской поклон, от которого зашатался. – Принц воров, принц лжецов, принц дураков… Почему ты не оставил меня там, не дал Капулетти убить меня, а, Бенволио? Разве смерть – это не только наше дело, их и мое, разве я не имею права взять чью-то жизнь взамен собственной? Ты таишься, ты скрываешься, ты творишь свою месть втайне, а я хочу большего! Ты слышал меня? Я жажду крови!
– Ты жаждешь своей смерти, – сказал я, и это была жестокая правда из уст человека, который любил его и боялся за него. – Прошу тебя, дружище. Между Монтекки и Капулетти очень много крови, ее целое озеро – огромное, в котором можно плавать. Но ты… ты можешь держаться от всего этого в стороне. Так сделай это. Найди свой путь. Подумай о своем будущем. Покончи с этим, умоляю тебя, пока ты не потерял окончательно себя и всех нас.
Он схватил меня за шею и уперся лбом мне в лоб:
– Я уже потерял себя, мой дорогой Бен. Я уже потерял все. Но я накажу тех, кто убил меня, и заберу их с собой в ад.
В его прерывающемся шепоте звучало неприкрытое, кипящее отчаяние, а в следующий миг он оттолкнул меня и пошел прочь, держась одной рукой за стену, чтобы не упасть.
Я отпустил его.
Вокруг него словно сгустилось зловещее черное облако – и на миг мне даже показалось, что я вижу это облако, когда плащ взметнулся вверх под порывом ночного бриза.
«Смерть, – подумал я. – Это Смерть шагает за ним по пятам».
Наверно, мне стоило пойти за ним, но страх за Ромео и мой долг перед семьей заставили меня остаться на месте и смотреть, как он сворачивает за угол, направляясь в сторону дворца Орделаффи.
Затем я огляделся по сторонам, нашел подходящую опору и вскарабкался на крышу двухэтажной лавки, стоящей неподалеку. Из окна с открытыми ставнями доносился дружный храп на два голоса – храпели лавочник и его жена: он – низко и раскатисто, а она – тоненько и визгливо, хотя, судя по очертаниям их тел под простыней, она была раза в два больше и толще его. Балансируя на карнизе крыши, я пробежал до самого ее противоположного конца, откуда хорошо был виден весь сад Капулетти за стеной. И моему взору открылась картина: влюбленный Ромео стоит среди цветов на коленях, а юная Джульетта перегнулась к нему через перила балкона. «Что ж, – мелькнула у меня мысль, – по крайней мере, это хотя бы не Розалина». Хотя в глубине души я не был уверен, что для Монтекки это хоть немного лучше, – на самом деле это могло обернуться еще более серьезными неприятностями.
Притяжение между этим двумя было почти видимым – воздух дрожал, как бывает, когда водой плеснешь на раскаленные камни, она то уходила с балкона, то возвращалась, то снова уходила и снова возвращалась, как будто не могла оторваться от него, словно ее держало что-то. Наконец она все-таки ушла и дверь за ней захлопнулась, и Ромео, удрученный и печальный, полез по стене обратно.
