Следующая крыша оказалась более покатой и замусоренной, на ней было полно пустых бутылок, которые оставили, должно быть, те пьяницы, кто пьет тайком, по ночам, при луне. Я поспешил миновать ее, а когда совершал прыжок на очередную крышу, крытую черепицей, я увидел, что почти нагнал беглеца.
Если бы в этот момент думал об опасности, я бы, скорей всего, не рискнул прыгнуть, потому что расстояние между крышами было слишком велико, но кровь ударила мне в голову, и я забыл об осторожности. Я видел только, что от жертвы меня отделяет всего лишь половина следующего дома: беглец столкнулся с похоронной процессией, и, хотя он пытался расшвырять безутешных родственников в стороны, они с возмущенными криками препятствовали ему в этом. И он потерял свое преимущество передо мной.
Я вложил в этот прыжок все силы, что у меня были, и, оттолкнувшись что есть мочи ногами от крыши, полетел вперед.
Я промахнулся.
Она оказалась выше, чем я думал, а расстояние больше, и когда я уже прыгнул – я понял, что не долечу до цели, а рухну вниз. Единственным выходом для меня было зацепиться за маленький каменный балкончик с открытой дверью. Что я и сделал: перевернувшись в воздухе, приземлился на балкончик плечом вперед. Балконная дверь распахнулась, и я ввалился внутрь, в комнату. Там никого не было, кроме старухи, которая вышивала у открытого окна в кресле: она смотрела на меня, моргая, словно я был призраком, и я не стал ждать, что будет дальше, а проскочил вперед через коридор. Этот коридор вел в противоположный конец дома, к другому балкону, который был зеркальным отражением первого.
Я выскочил на яркий солнечный свет, положил обе руки на прогретый солнцем камень балюстрады и, перескочив через нее, прыгнул вниз. Тяжело приземлившись, я перекувырнулся и, не обращая внимания на синяки и ушибы, помчался дальше, потому что теперь от человека, которого я догонял, меня отделяло всего несколько футов.
Он оглянулся и заметил меня. Глаза у него расширились, и он резко свернул вправо, на другую улочку, и понесся вниз по ней, расталкивая прохожих. Я бежал за ним, но меня задержал толстый старый священник – он загородил путь и даже оставил мне пару синяков на память.
Я стряхнул это неожиданное препятствие с себя и кинулся дальше.
Мой беглец как раз влетал в двери прачечной, когда я заметил его из-за угла и бросился к нему. Дышал я к этому времени словно насос, моя одежда в цветах Монтекки насквозь пропиталась потом. Ворвавшись внутрь прачечной, я почувствовал резкие запахи мыла и щелочи и увидел, как он оттолкнул в сторону толстую прачку и нырнул за развешанные мокрые простыни.
Я отшвырнул простыни прочь.
Еще одна дверь!
Распахнув ее, я понял, что он приготовил мне ловушку – и я почти попал в нее, но в последний момент увернулся от его меча, толкнул его локтем вверх, закружился и левой рукой достал свой кинжал. Он был быстр, быстрее, чем я, он уклонился от удара и выскочил наружу.
Я прицелился и метнул кинжал ему в спину, но он увернулся, и кинжал не достиг своей цели, лишь слегка царапнув его плечо, и воткнулся в деревянную балку. Я торопливо высвободил его и помчался следом за беглецом.
Из узких кривых переулков мы уже выбежали на широкие улицы, а потом на Пьяцца– дель-Эрбе, где наше появление вызвало шум и крики, а потревоженные голуби вспархивали в небо целыми стаями. И когда я пробегал мимо фонтана, кто-то схватил меня за плечо.
Я развернулся, выхватывая на ходу кинжал. И просто счастье, что у Меркуцио была отличная реакция, иначе я бы перерезал ему глотку. В ответ он тут же принял боевую стойку и положил ладонь на рукоять своего меча. В глазах у него появился тот самый черный огонь – признак желания убивать.
– Это ты зря, – сказал он. – В какую это игру ты играешь?
– В охоту на лис. На быструю и смертельно опасную лису, – бросил я и снова пустился бежать, крича на ходу: – Если ты хочешь играть со мной – береги голову!
Я не думал, что он и правда присоединится ко мне: он был слишком пьян – еще пьянее, чем раньше, когда мы с ним расстались. Но он расхохотался, легко догнал меня и побежал рядом.
– Ты похож на тех, кто, входя в таверну, швыряет меч на стол и говорит: «Бог не благословляет драки…», а после второй чарки хватается за него без всякой надобности.
Я берег дыхание, но все же ухмыльнулся и спросил:
– Я что, и правда такой?
– Ты так же горяч в плохом настроении, англичанин, как любой итальянец. А настроение у тебя портится очень легко, – ответил он, уворачиваясь от пронзительно верещащего петуха, который бросился ему под ноги. – Ничего не стоит тебе его испортить.
Он продолжал подпускать шпильки в мой адрес. И он был, в общем-то, прав в том, что сказал. У меня действительно частенько бывало плохое настроение – причем по пустяковым поводам. Я мог поссориться с человеком на улице из-за того, что он кашлял. Или с портным – из-за того, что тот слишком рано закончил камзол к Пасхе. И в такие моменты я даже не помнил толком причину ссоры – кроваво-красная пелена застилала мне мозг.
Так что он был прав: я был опасным человеком, который находился в чертовски плохом настроении.
Приятель Роггочо был впереди, но недалеко от нас, и он запыхался, словно борзая, которая с наступлением весны еще не набрала нужную для охоты форму. Меркуцио улюлюкнул и обогнал меня, оживившись перспективой скорой поживы.
А потом я увидел, что нас уже ждут наемники.
Тибальт, его кузен Петруччио и еще много его людей – я даже затруднился сосчитать, – все они расположились в тени на портике, словно в логове льва. Тибальт заметил бегущего наемника Капулетти и поднялся на ноги, гордый и величавый, и его соратники тоже повставали со своих мест.
Они даже спустились на несколько ступеней вниз, навстречу тому, кого я преследовал, а тот бросился к Тибальту.
– Стой! – я придержал Меркуцио за плечо. – Обстоятельства против нас.
– Очень даже против, – подтвердил он. – Но я думал, ты на охоте. Ты что, хочешь отпустить свою добычу вот так легко?
– Клянусь своей головой, Капулетти возьмут верх, если мы не будем осторожны.
– Клянусь своей пяткой – мне плевать, – ответил Меркуцио и оскалил зубы в возбужденной гримасе. – Пошли, Бенволио, ты встретил меня в счастливый час! Игра крайне увлекательная, и было бы позором не доиграть ее до конца и трусливо отступить.
Он обращался не к моему разуму – он обращался напрямую к моей ярости, к моему гневу, к моему страху. Кровь у меня вскипела, и хотя я понимал, что это неправильно, хотя я понимал, что это безрассудно – я позволил ему втянуть себя в это.
А ведь даже сейчас можно было избежать беды: мы могли бы просто пройти мимо друг друга, разминуться, лавируя, как корабли в океане. Но Тибальт уже преградил нам дорогу и сказал:
– Господа, добрый вечер. Позвольте на два слова, не больше.
