Элоди горько усмехнулась своему отражению. Мусса отказался от нее, когда она выглядела еще вполне прилично. Что бы он сказал, увидев ее сейчас? Скривился бы в жалостливом отвращении? Но какая теперь разница? Он, в ту, последнюю, их встречу, четко указал ей ее место. Просто партнерша для классного секса. Ничего больше. Никакой нежности, привязанности или поддержки. А она не смогла этого принять. Ей именно в тот момент нужно было больше от него. Нужно было все.
Уходя от Муссы, Элоди чувствовала себя униженной и преданной. Но, выплакавшись и остыв, поняла, что во всем виновата сама.
Она сама пошла на эти отношения, зная, что Мусса не даст ей ничего больше. Он честно обо всем предупредил.
Сама придумала себе, что между ними зародилось что-то большее, чем встречи для взаимного удовольствия. Романтичная идиотка!
Сама позволила себе полюбить Муссу, прекрасно представляя, кто он.
Лиля оказалась права. Элоди была не способна на сиюминутную интрижку. Она вывернула себя наизнанку и положила ему под ноги душу. Поэтому их встречи с Муссой, что бы она ни говорила вслух, были для нее готовой западней. Которую она заботливо создала своими же руками и в которую вошла, даже не оглянувшись и не дав ни одного шанса сомнениям.
Хотя что значит «позволила полюбить»? Разве в ее силах было хоть как-то противостоять тому, что творилось в душе, когда он рядом? Разве она не зарекалась себе сто раз, уходя от него, что это была их последняя встреча? Что она сможет заставить себя не отвечать ему на звонки и СМС и не будет больше с ним видеться?
Но совсем без него ей было в тысячу раз больнее, чем с ним, хоть Элоди и осознавала при этом, что у нее нет постоянного места ни в его жизни, ни в его душе.
Она слабовольная дура? Тогда – да. Но больше уже нет.
Умываясь, Элоди гнала от себя все мысли о Муссе и их короткой связи. Да, это была просто связь. Не в том смысле, что она делала их близкими, а скорее – в его будуарном значении начала прошлого века. Когда в слово «связь» вкладывали нечто чисто плотское и даже постыдное. Не нужно больше об этом помнить. Это осталось в другой жизни.
День пошел по привычному кругу.
Взвешивание. За эти двадцать дней с начала терапии она потеряла уже 12 килограммов. И это, похоже, не предел.
Попытка позавтракать. Как и все последние дни – безуспешная.
Обход. Доктор улыбается каждой из них, и невозможно понять, что он думает на самом деле.
Потом молодая медсестра очень долго тычет иголкой, но не может найти вены. Самих уколов Элоди почти не чувствует. Словно нервные окончания онемели за эти дни.
Приходит старшая медсестра, и Элоди устанавливают постоянный катетер и оставляют под капельницей.
Таблетки горстями, и снова тошнота. Элоди уже буквально не помнит, каково это, когда тебя не тошнит.
Она открывает дневник – просто тонкую тетрадку в полоску. Ее прежняя соседка посоветовала вести его. Нужно знать, чем и как тебя лечат, сказала она. И Элоди послушно записывала все процедуры и названия лекарств. А также и собственные переживания и ощущения.
Только с каждым днем росла слабость и вместе с ней – внутреннее безразличие. И все тяжелей было заставлять свои бессильные руки выводить даже эти буквы. До конца первого курса химиотерапии еще десять дней. Потом домой, немного реабилитироваться – и снова анализы и боль. А дальше, может, еще лечение. Сколько этих циклов будет в ее жизни?
Ее соседка сказала, что она прошла через восемь курсов химии и облучение. А два дня назад ее выписали. Умирать. Потому что надежды больше нет.
Что, если и с ней будет точно так же? Что, если она напрасно тратит отпущенное ей время на сидение в этом аквариуме, вместо того чтобы провести его с дочерью? Чтобы быть хотя бы уверенной, что та будет помнить ее спустя годы.
Слезы, которых, вроде, уже не осталось за все эти дни, опять закапали на тетрадный лист, и некоторые, с таким трудом выведенные буквы, стали кривиться и расплываться. Кого она оплакивает? Себя? Или ту жизнь, что не проживет? Или то, с чем придется столкнуться ее крошечной доченьке, если ее не станет?
Но нет! Элоди не готова сдаться. Потому что она нужна Валюше. Потому что у них двоих есть только они и больше никого.
Раздалось знакомое гудение, и Элоди потянулась к телефону.
– Как ты, подруга? – Элоди сразу по голосу поняла, что София на сильном взводе.
– Со мной все нормально. Как там Валюша? Ты уже видела ее?
– Че-е-е-рт! Ладка, я не хочу тебе говорить… Тебе только этого сейчас и не хватает… Только твой Олег – просто тварь! Говнюк просто, каких свет не видывал! Я глаза ему выцарапать хотела, ты уж извини. Ублюдок он!
– София! Объясни мне нормально хоть что-то! – Элоди почувствовала, как сердце забилось, и она стала задыхаться.
– Он не дал мне увидеться с Валюшкой! Выгнал меня, понимаешь? Просто даже не пустил в квартиру! Сказал, чтобы я убиралась! Да он охренел вообще! Но хуже всего то, что мне кажется, что Валюши там нет.
– Боже, София, что ты хочешь сказать? – от слов подруги Элоди буквально заледенела.
– Я консьержку расспросила. Она ее за все эти дни ни разу не видела. Боже, Элоди, мне кажется, этот ублюдок запер ребенка в каком-нибудь частном детском саду или интернате. Сейчас есть подобные, туда состоятельные, но херовые родители детей спроваживают. А я ведь тебе говорила, давай я ее к себе заберу! Послала бы я лесом Володьку, если бы рот раскрыл! Ты же знаешь, что Валюша мне как родная. А ты уперлась, Ладка: «Он отец!» Да в гробу я таких отцов видала!
Элоди ощутила приступ такой острой паники, что даже не смогла сразу ответить подруге. София, видимо, поняла, что допустила явный перебор с эмоциями.
– Элоди, ты только не волнуйся. Все нормально будет. Ты слышишь? Мы все решим!
– София, я сейчас позвоню Олегу и потребую, чтобы он отдал Валюшу тебе. Ты согласишься ее пока забрать?
– Да ради Бога, Элоди. Я же сразу тебе предлагала это! Давай заберем у этого засранца ребенка! И вообще, с самого начала это была тупая идея к нему обращаться, уж прости меня. Ему Валюшка не была нужна раньше, и неужели ты думаешь, что из-за твоей болезни для него что-то изменилось, и в нем вдруг отец проснулся?
– Ты знаешь, на что я надеялась, София! У Валюши должен остаться хоть кто-то, если у меня не получится… если меня не станет.
– Даже не смей так говорить! Ты меня слышишь? И думать тоже не смей! Ты выйдешь из этой чертовой больницы, и мы еще так зажжем! Ты меня поняла?
– Да, – еле слышно произнесла Элоди, глотая слезы.
– Не слышу! – заорала в трубку неугомонная София.
– Да, мы еще зажжем. Обязательно.
– Вот и здорово. А теперь давай звони этому дерьму на кисточке, и давай отберем у него мою крестницу! Из таких, как он, отцы не получаются, Элоди. Нечего и пытаться!
