– Симпампулечка, – подтвердил Калашников. – Аж в глазах рябит.
Сам же Алексей оделся довольно просто – джинсы, тёмный китайский пуховик, шерстяная шапка, армейские «бутсы», чёрная рубашка и свитер. Мысленно оценив Калашникова как «безвкусное быдло», Палкин привел «слуг сумерек» в оружейную комнату. У напарников разбежались глаза. На стендах присутствовало ВСЁ – от безобидных «духовушек», стреляющих бумажными пульками, до крупнокалиберных гранатомётов. Перебрав пару стендов, Калашников решил не изменять вкусу – он остановился на двух пистолетах марки «вальтер» и десятке обойм. Малинин тоже любил немецкое оружие – он проходил практику наказаний в квартале Ада, где офицеры СС пекли мацу для евреев. Не мудрствуя лукаво, казак выбрал сразу два МП40, или, в просторечии, «шмайссера». Автоматы поместили в спортивную сумку на ремне – расстегнув «молнию»-застёжку, можно было высвободить рукоять и стрелять, не вынимая оружие. В электронном отделе каждый взял по айфону, а Калашников разжился нетбуком. Малинин с тайной надеждой спросил, есть ли в подземелье винно-водочный отдел, и был разочарован ответом. Потребовав расписку кровью (как принято в бухгалтерии Ада – из вены, конечно же, а не из пальца), Палкин выдал напарникам внушительные, хрустящие пачки рублей и евро. На поверхность стеклянного куба легла стопка паспортов, сверху небрежно шлёпнулась карточка «виза голд» – «на особые расходы».
Экипировка закончилась.
– Ну что ж, – бодро сказал Калашников, одёрнув свитер. – Шеф, надо отдать ему должное, не поскупился. Предлагаю, братец, с часик прогуляться на поверхности, осмотреть Москву-матушку. Оружие пока оставим здесь.
– На улицу? – заупрямился Малинин. – Вашбродь, там же ить холод собачий. А я отвык за сто лет. В Аду-то, сами знаете – в природном обогреве сидим.
Калашников улыбнулся и виртуозным жестом щёлкнул себя по горлу.
– Там водка?! – мгновенно догадался Малинин.
– Да.
– О…
…Дальнейших слов не потребовалось.
Экспедиция № 1. Храм Венеры-Прародительницы
(Римская империя, 790 год от основания Вечного Города)
…Прохожий не отставал. Безобразно толстый, с лицом, заросшим светлой кабаньей щетиной, он тащился за молодой женщиной вдоль Форума Августа
[3]
, шепча весьма скабрезные намеки.
– О несравненная… ну что тебе стоит… прогуляемся в лупанар? Никто не заметит, клянусь Юпитером… подари мне счастье, красавица…
Женщина, на чьих скулах уже играли желваки, игнорировала волокиту. Она была закутана в пурпурную ливийскую ткань (узорчатый край открывал маленькие ноги в сандалиях) – признак иностранки благородного происхождения, и это подзадоривало толстяка. Ливийка держала путь к стенам храма Венеры – чудесного здания с восемью колоннами из красно-белого мрамора. Того самого, который воздвиг ещё божественный Юлий в честь великой победы при Фарсале над нечестивцем Помпеем.
– Прекрасная… три… пять ауреусов… неужто и пяти тебе мало?
Пять золотых монет составляли сумму, достаточную для покупки двух хороших рабов, однако ливийка и не подумала обернуться. По брусчатке, шатаясь, прошагал легионер в кожаных доспехах, с татуировкой на левом плече. Женщина кинула умоляющий взгляд, однако солдат не заметил призыва, от него за милларий разило пальмирской настойкой. Круглую площадь перед храмом Венеры венчал фонтан – чаша упруго извергала к солнцу розовые, подкрашенные вином струи. Каменный орёл простёр крылья над водой, и в их тени возлежали, зажав в руках цветы, изваяния императоров – Тиберия и Калигулы. Последнему Сенат недавно даровал титул «младшего цезаря»: в свете тяжёлой болезни Тиберия граждане Рима присматривались к парню как к будущему правителю. Но пока осторожно именовали «трёхкратно пресветлым» вместо «пятикратного»… Тиберий был очень ревнив к конкурентам.
На приступочке у фонтана (мраморной, с чёрными прожилками) расположился глашатай, развернув папирус с сургучной печатью.
– Пятикратно пресветлый цезарь, да хранят его боги на тысячу лет, повелел вам сказать, – закричал он пронзительным голосом, слышным далеко за пределами площади. – Живёте вы, о патриции и плебеи, лучше всех на белом свете! Недостойная Парфия нашей империи и в подмётки сандалий не годится – Юпитер сему свидетель. Есть ли на земле Рима отщепенцы, кто может усомниться? Не верьте их словам, сограждане. Им парфянский царь Артабан денно и нощно сыплет золото из кошеля своего – дабы твари эти отравили свои чёрные сердца ядом лжи о Сенате и пятикратно пресветлом цезаре!
Глашатай на минуту замолк, вытирая подолом туники пот со лба: наступила пауза reclamare
[4]
. Из-за его спины выступила девушка в жёлтой тоге с чёрными полосами, похожая на тощую пчелу.
– «Биланус Максимус»! – прокричала она. – Лучший невольничий рынок в городе. Купи одного раба и получи второго в подарок!
…Отчаявшись избавиться от волокиты, ливийка на подходе к площади нырнула в переулок, толстяк немедля сунулся за ней. Стены истекали влагой – от жары. Пройдя примерно сотню шагов, чужестранка развернулась, едва не столкнувшись с преследователем. Тот нагло улыбнулся, дохнув перегаром.
– Послушай, о путник… не пора ли тебе оставить меня в покое?
Тот схватил её за плечо, сжал потные пальцы.
– Ты мне понравилась, женщина. И твой акцент… откуда ты, какая провинция? Ливия, Пальмира, Египет… а может, Иллирия? Не гони меня, мёд моего сердца. Послушай, как сладко звенит моё золото…
Женщина тяжело вздохнула. Не глядя в лицо поклоннику, чуть отклонилась и посмотрела в пространство за его жирной спиной.
– Давай, – отчётливо сказала она. – Только быстро.
С опозданием прохожий понял – эти слова обращены не к нему. Пространство выгнулось, сформировалось в упругий воздушный кулак – рот ухажёра вмиг заполнился кровью. Следующий удар заставил толстяка отлететь назад и со всего маху впечататься затылком в стену. Потеряв сознание, герой-любовник мешком сполз на камни мостовой. В раскалённом солнцем воздухе проявилась полупрозрачная рука, стирающая кровь с очертаний лица.
– Ты перестарался, – недовольно заметила Алевтина человеку-невидимке. – Теперь ноги в руки… иначе привлечём внимание легионеров. Этот переулок боковой, он выведет нас к храму.
Она побежала к площади Венеры – невидимка следовал за ней.
– Прошу прощения, – на ходу оправдывался он. – Но патриций напросился. Я удивлён твоим терпением. Видит, перед ним – богатая женщина, так нет – всё равно лезет, как псих.
– Здесь таким поведением никого не удивишь. – Алевтина говорила быстро, не оборачиваясь. – Это же древний Рим. В лупанарах, или «домах любви», подрабатывают не только бедные женщины, но и дочери патрициев, чтобы скопить на браслет с алмазом, – это в порядке вещей. А уж жёнами политиков все лупанары и подавно забиты – Тиберий издал приказ: тем, у кого мужья заседают в Сенате, запрещается брать плату за любовь. Посему этот добрый человек и пытался всучить мне золото без свидетелей – а вдруг я супруга сенатора? Вообщето, я не должна тебе рассказывать столь пикантные подробности. Но ладно – ты у меня уже взрослый.
