Эрик Гуннемарк (любезно предоставлено Дэном Гуннемарком)
Его теория, объясняющая способности гиперполиглотов, была лишь догадкой: скорее всего, предполагал он, эти люди обладают фотографической памятью. «Похоже, это единственное возможное объяснение того факта, что суперполиглоты “знают” более пятидесяти языков, но способны разговаривать лишь на половине из них, а то и меньше», – писал он.
Наша переписка имела место еще до того, как я собрал о гиперполиглотах достаточное количество информации, чтобы прийти к определенным выводам, поэтому утверждение Эрика звучало для меня довольно смело. Мне казалось более разумным предположить, что гиперполиглоты появляются в обществе без всякой системы, с той же частотой, что и другие люди, имеющие какие-либо отклонения от нормы. Но я подумал: «Он знает больше меня. Может быть, он прав». Но одна вещь в его письме меня поразила. «Я считаю, что интерес для науки представляют лишь современные полиглоты, родившиеся после 1900 года, – написал он. – Это значит, что Меццофанти не стоит внимания, поскольку он не имеет ничего общего с полиглотством как наукой, и его следует считать мифическим персонажем».
Мифическим персонажем? Нелогично. Я видел записи Меццофанти: его документы, его письма. Знал ли о нем Гуннемарк что-то такое, чего не знал я?
Ответа я не получил. К тому времени, как я отправил ему свой вопрос, он скончался от продолжительной болезни.
Глава седьмая
Среди коллекционеров языков, которых удалось разыскать Дику Хадсону, был некто Кристофер – не тот человек, которого можно пригласить на интервью. Его ответы чаще всего отличались односложностью, он не стремился к общению ни на английском (его родном языке), ни на примерно двадцати других известных ему языках
[32]
. Из-за повреждения головного мозга ему трудно ухаживать за собой или выполнять более-менее сложную работу. Он имеет очень низкий показатель IQ (ему ни разу не удалось набрать больше семидесяти шести баллов) и уровень развития девятилетнего ребенка. Тем не менее у Кристофера удивительный талант к языкам.
Он тратит гораздо меньше времени на изучение языков, чем можно было бы предположить. «Больше всего времени он проводит, копаясь в саду, работая в магазине шерстяных изделий, читая газеты, слушая музыку и занимаясь другими делами», – писали лингвист Университетского колледжа Лондона Нейл Смит и сотрудник Университета имени Аристотеля в Салониках Ианти-Мария Тсимпли в своей первой книге о языковых способностях Кристофера «Разум уникума: изучение языков и их модульность».
Возможно, причиной болезни Кристофера стало то, что его мать во время беременности переболела краснухой. Возможно, это случилось из-за ее обморока. Или из-за долгих родов, во время которых медсестер отправляли за кислородом. Как бы то ни было, в феврале 1962 года, когда Кристоферу было шесть недель, у него обнаружили повреждение головного мозга. В шесть или семь лет, просматривая телетрансляцию Олимпийских игр 1968 года из Мексики, он увлекся иностранными языками. Он часто воображал себя иностранцем, наматывал полотенце на голову в виде тюрбана или монтеры матадора. «У него был рано развившийся талант, но он страдал небольшими дефектами речи, плохим зрением и неуклюжестью, которая, скорее всего, была подтверждением умственной отсталости», – писали Смит и Тсимпли.
Хотя аутизм Кристофера формально не подтвержден, некоторые признаки этого заболевания, несомненно, присутствуют. Судя по документальным фильмам и фотографиям, которые я видел, это низкорослый человек с шаркающей походкой, приятной внешности, с густыми бровями и темными усами. Смит и Тсимпли описывают его как «социально не приспособленного» и «эмоционально непроницаемого» человека. Он безразличен к социальным нормам и неспособен понять, что думают другие люди.
Другая черта аутизма – это одержимость, в случае Кристофера одержимость языками. По словам Смита, он свободно говорит на французском и испанском и «вполне свободно» на греческом. Немецкий, как и голландский, дается ему легко. Перед выступлением Кристофера в одном голландском телевизионном шоу кто-то предложил ему улучшить его «недоразвитый» голландский, и после нескольких дней изучения грамматики и лексики он общался с людьми и до, и после шоу, демонстрируя лингвистическую виртуозность. Что касается других языков, он знает огромное количество слов, которые учит с такой жадностью и легкостью, что кажется, будто у него бездонная память. Однажды Смит и Тсимпли дали ему часовой урок грамматики берберского языка и оставили несколько учебников. Через месяц он помнил все, что происходило на том уроке.
Удивительно еще и то, что Кристофер может довольно ловко переключаться с одного языка на другой и с легкостью переводить с английского языка и на него (без участия английского это дается ему сложнее). То, что он не просто обладает уникальной памятью, – факт. Но даже если тщательно ознакомиться со всем, что он может делать, а чего не может, это все равно не внесет ясности в понимание того, что представляет собой талант к изучению иностранных языков.
Отчасти это зависит от понимания слова «талант». Если это означает, что кто-либо быстро изучает языки, обращая внимание на склонения и интонацию слов и правильно строя словосочетания, тогда у Кристофера талант. С другой стороны, если под словом «талант» имеется в виду человек, способный делать почти то же самое, что носители языка, Кристофер не подойдет под это определение. На большинстве языков он произносит лишь известные фразы, его переводы неполноценны, особенно с языков не романской или германской групп. По заявлению Смита и Тсимпли, хотя он и говорит на нескольких языках свободно, нельзя сказать, что он владеет хотя бы одним из них близко к уровню носителя языка.
Другие отмечали, что и на английском – своем родном языке – он говорит не как носитель, если включить в набор обязательных умений понимание метафор. Такие выражения, как «я титан, потому что стою на плечах гигантов», сбивают его с толку. Некоторые ученые предположили, что для понимания метафоры нужно угадывать само намерение человека употребить именно метафору, а не буквальное значение выражения.
Кроме того, Кристоферу плохо дается грамматика. Например, после четырех лет изучения греческого языка он увеличил свой словарный запас, стал говорить более бегло и делать меньше ошибок. Тем не менее он не в состоянии отличить синтаксически правильно построенное предложение от неправильного. Обычно при изучении очередного языка больше проблем возникает с освоением структуры слов, а не предложений, у Кристофера же все получается наоборот. Ему удается гениально конструировать слова и особенно их написание.
Самым большим недостатком, который, возможно, показывает истинную меру способностей Кристофера, является то, что при использовании большинства известных ему иностранных языков он применяет английскую грамматику. Например, если попросить его перевести на немецкий язык английскую фразу «Who can speak German?», он ответит: «Wer kann sprechen Deutsch?» – тогда как грамматически правильный ответ выглядит несколько иначе: «Wer kann Deutsch sprechen?»
