У меня тут же родилась мысль о том, как можно решить эту проблему, но Лорейн меня опередила. «А если бы у вас было три человека?» – спросила она.
Атмосфера в комнате заметно изменилась. Я быстро добавил: «Я сейчас контактирую с пятью полиглотами, которые утверждают, что знают по крайней мере два десятка языков» (я знал, что могу найти и больше).
«Два десятка языков», – шепотом повторила Амунц и, повернувшись к Целлесу, заговорила с ним по-немецки.
«Мы хотели бы исследовать функциональные связи, а также распределение глюкозы и кислорода в мозге, – сказал Циллес. – Нам интересно знать, как взаимодействуют между собой различные части мозга. Возможно, нам удалось бы обнаружить, что в мозге лингвистически одаренного человека имеется большее количество нейронных связей или они являются более быстрыми, чем у обычных людей. Конечно, мы должны были бы проверить их языковые способности. Было бы прекрасно, если бы испытуемые имели различный возраст и разные родные языки».
Выполнение всех этих требований казалось нам вполне возможным. Перед нами замаячил шанс на проведение первого в истории нейровизуального исследования представительной группы гиперполиглотов. Дверь в будущее открылась, и мы просто не могли не воспользоваться возможностью заглянуть за ее порог.
«Давайте сделаем это», – решился Циллес.
В комнате повисла тишина. Возможно, за окном продолжал идти дождь, но я его не слышал. Я думал лишь о том, что наконец-то мы сможем заставить мозг гиперполиглотов рассказать о себе.
Когда деловая часть нашей встречи подошла к концу, Циллес проводил нас с Лорейн наверх, в библиотеку мозга, представлявшую собой тихую комнату с сероватыми стенами, где на металлических полках рядами стояли небольшие деревянные ящики. «Здесь хранится человеческий мозг, – сказал Циллес, – а там – мозги приматов, живших в зоопарках». При этом он выглядел как гордый коллекционер насекомоядных и летучих мышей. «Очень редкая коллекция», – сказал он и снял одну из коробок с полки, где хранились человеческие образцы. Открыв ее, вытащил одну из стеклянных пластин, примерно пять на семь дюймов, и положил ее под микроскоп. Лорейн и я по очереди вглядывались в серую зернистую субстанцию. Но мне было трудно сосредоточиться на увиденном, поскольку я продолжал думать о наконец-то открывшейся возможности исследовать живой, работающий мозг.
Несмотря на то что заметное отличие клеточной структуры мозга Кребса от нормального мозга являлось доказанным фактом, оставалось неясным, существовали ли эти отличия еще до того, как Кребс выучил свой первый иностранный язык. Я спросил об этом наших немецких хозяев:
«Сколько времени могло потребоваться для формирования подобных изменений головного мозга? Возможно ли, чтобы это произошло за год? Или для подобных изменений требуется вся жизнь?»
«Интересный вопрос, – сказала Лорейн. – Может быть, он таким родился?»
Циллес сказал, что у него нет ответа на этот вопрос. Такие изменения могут быть результатом тренировок, пояснил он. Они могут происходить довольно быстро – например, изменения на клеточном уровне в мозге пианистов могут произойти в течение нескольких недель. И интенсивно используемый мозг музыканта заметно отличается от мозга человека, не занимающегося музыкой. Эксперименты, проведенные на крысах, показали, что процесс обучения увеличивает количество синапсов и глиальных клеток и делает капилляры подачи кислорода плотнее. Точно так же свои отличия имеет и мозг жонглеров и таксистов. Постоянные перегрузки определенных участков мозга могут быть самой простой причиной своеобразного расположения клеток и соразмерности мозга.
«Если вы посмотрите на тканевую область, то увидите там как окрашенные, так и неокрашенные клетки ткани, – сказал он. – Хотя в неокрашенных областях тоже что-то есть. Там есть дендриты. Есть синапсы
[59]
, глиальные клетки и кровеносные сосуды. Но в основном это дендриты и синапсы, которые используются для обеспечения контактов. Эти контакты представляют собой очень быстро движущиеся структуры, поэтому синапсы могут измениться всего за несколько часов. Когда вы тренируете свой мозг, это отражается на синапсах, и пространство между клетками меняется в размерах».
Амунц не согласилась со своим коллегой. По ее словам, цитоархитектоника мозга Кребса могла быть обусловлена его языковой предрасположенностью, вместо того чтобы явиться результатом многолетних тренировок. Его родители не были ни образованными, ни богатыми людьми; за его обучение заплатили другие. Если доверять рассказу о Кребсе, опубликованному во французской газете, его когнитивные способности, создающие основу для изучения иностранных языков, проявились очень рано.
«Я убеждена, что здесь не обошлось без влияния генов, – сказала она. – Не думаю, что в данном случае можно вести речь исключительно о внешнем воздействии. Это слишком упрощенный подход».
Насыщенный бесконечными аргументами в пользу первичности природных данных или полученного воспитания спор о происхождении способностей Кребса вел нас в тупик. В ненаучной среде принято считать, что на итоговый результат влияет лишь один из этих факторов, но никак не оба. Между тем ученые пытаются описать, как биологически заложенные ресурсы и приобретенный жизненный опыт взаимодействуют между собой, в какой момент это происходит и что является результатом их столкновения. Оказывается, генетические механизмы не только формируют нашу личность, но и определяют диапазон, в котором мы воспринимаем воздействие внешней среды.
Одним из таких генетически переданных Кребсу свойств, возможно, являлась способность его мозга регулировать степень своей пластичности в ответ на воздействие внешних факторов. То есть само по себе изменение пластичности определялось генетическими особенностями. Независимо от причин те, кто не обладает такой способностью, не могут ускорить или притормозить данный процесс. Общеизвестно, что дети и молодые животные имеют «избыточную пластичность» мозга, что обеспечивает им возможность познавать мир очень быстро. В настоящее время нейробиологи считают, что пластичность мозга может меняться в любом возрасте. Тот факт, что с возрастом замечается «торможение» пластичности, имеет одно очень прагматичное объяснение: для того чтобы выжить и добиться успеха, взрослые особи должны иметь определенное количество устойчивых нейронных связей, которые могут сохраняться в течение нескольких месяцев и даже лет.
Таким образом, одно из необычных свойств мозга Кребса, возможно, заключалось как раз в том, что он долгое время продолжал оставаться по-детски пластичным.
Зависимость от степени пластичности мозга проявляется через различия в достижениях, демонстрируемых обычными учениками. Кроме того, дети-билингвы имеют преимущество перед другими детьми в плане открытости для освоения новых языков. А в некоторых редких случаях изучающие язык, по всей видимости, продолжают обладать пластичностью в том возрасте, когда их сверстники уже лишены такой возможности. К сожалению, из-за того, что ученые-лингвисты захвачены идеей освоения языка на уровне родного, объектами научных исследований, как правило, становились те, кто демонстрировал очень глубокое погружение в один-два иностранных языка, а не те, кто сумел освоить на просто хорошем уровне куда большее их количество. Здесь мы опять же сталкиваемся с преобладанием в оценке языковых способностей подхода «все или ничего» над подходом «что-то оттуда, что-то отсюда».
