* * *
Вот два вопроса о гиперполиглотах, которые мне чаще всего задают: почему они занимаются изучением языков и как они это делают. В течение некоторого времени я уклонялся от ответа, опасаясь, что не обладаю достаточным количеством информации либо что в поисках ответов утону в потоке данных и потеряю всякие шансы на получение общей картины. Я представил себе итальянского библиотекаря Франко Пасти, который хлопает меня по плечу и говорит: «Это был отдельный случай. Отдельный случай».
Мои опасения были не напрасны, особенно если учесть, что люди предпочитают однозначные ответы. Вместе с тем твердой основы для такого явления, как гиперполиглотство, не существует. В ходе своих исследований я выяснил: для появления таких людей, как Меццофанти или Грэм Кэнсдейл, необходимо сочетание различных факторов, включая особенности строения мозга, культуру и конкретные события в биографии. Тип личности не дает возможности предсказать степень способности человека к изучению языков (хотя в отличие от общепринятой точки зрения интроверты обычно оказываются в этом плане более успешными, чем экстраверты).
Культурный фон играет роль инкубатора когнитивных ресурсов и предоставляет таланту условия для развития. Значение исторических и экономических факторов не только отражается на выборе изучаемых языков, но и обеспечивает стимулы к изучению и использованию многих языков. Под их воздействием складывается стремление к получению образования, путешествиям, перемене места жительства. Вспомним, как европейские войны повлияли на языковые навыки Меццофанти, который общался в госпитале с ранеными солдатами, или как европейский колониализм привел молодых камерунцев к необходимости изучения иностранных языков.
Очевидно, что особенности головного мозга являются важной составляющей, и многое указывает, что гиперполиглоты имеют необычное неврологическое происхождение. Возможно, это выглядит как ностальгическое возвращение к эпохе, когда люди верили в наличие элитных мозгов, но это не так. Современная неврология находится в поиске того, что приводит к повышению производительности определенных участков мозга, учится управлять пластичностью конкретных систем головного мозга и пытается понять, каким именно образом генетические факторы влияют как на наличие когнитивных способностей, так и на их отсутствие.
В результате существовавшее ранее описание нейронного клана становится более наглядным на фоне культурных тенденций. Амбиции полиглотов растут с развитием новых технологий, способствующих их самовыражению. Я попытался описать, как изучение иностранных языков приобретало различные формы на протяжении всей человеческой истории – и как некоторые культурные традиции влияют на направление развития когнитивных способностей. Я также попытался показать, что уникальные способности в зависимости от контекста могли признаваться как талантом, так и умственным расстройством. И я попытался объяснить, почему люди, живущие в многоязычных обществах, как правило, учат гораздо меньшее количество языков, чем существует в их окружении.
Сегодняшний лингвистический мир находится в зависимости от существующего мирового порядка. И в этом мире гиперполиглоты не являются своими среди своих. Они учат больше языков, чем окружает их в повседневной жизни, но все же гораздо меньше, чем это необходимо, чтобы считаться частью некоего воображаемого глобального сообщества. Для гиперполиглотов стремление к нейропластичности является осознанным выбором, в отличие от большинства других людей, для которых изучение иностранного языка – вынужденное подчинение требованиям времени. При этом в сегодняшнем мире, где английский используется неносителями чаще, чем теми, для кого является родным, знание других языков становится каким-то излишеством.
Когда мы рассматриваем пластичность мозга гиперполиглотов в контексте мировой экономики, вопросы «Зачем они это делают?» и «Как они это делают?» приобретают более глубокий смысл.
Зачем они это делают? Чтобы усовершенствовать нейропластичность.
Как они это делают? Совершенствуя свою нейропластичность.
Они не стыдятся того, что их произношение никогда не будет таким, как у носителей языка. Скорее они боятся быть всего лишь носителями языка. Для них неважно, что сообщества полиглотов не существует, – они стремятся быть вне любого коллектива, объединенного по языковому признаку.
Как насчет остальных? Мы смиряемся с непластичностью нашего мозга. Мы довольны нашей принадлежностью к языковому коллективу, чувствуя, что наше место – здесь.
Часть пятая
ПРИБЫТИЕ: Гиперполиглот из Фландрии
Глава восемнадцатая
Насколько мне известно, нейронный клан гиперполиглотов собирался лишь дважды, оба раза в Бельгии. С небольшой долей везения мне удалось найти того, кто смог организовать встречу.
Его зовут Юджин Германс, и встретились мы с ним на площади Лёвена, университетского городка рядом с Брюсселем, в уличном кафе. Юджин – приятно угловатый лысый мужчина, родился в 1943 году и в настоящее время находится на заслуженном отдыхе. Он с нежностью вспоминает свою работу директора в языковой школе Хасселта, куда фламандские бизнесмены приходили, чтобы сбыть свой товар, а домохозяйки – расширить кругозор. Он рассказал мне, как в 1986 году оказался на мероприятии, где присутствовал и консул Соединенных Штатов, свободно владевший семью языками. Германс подумал, что этот консул не может быть единственным человеком в мире (не считая бельгийцев и, возможно, норвежцев с голландцами), говорящим на большом количестве иностранных языков. Почему бы, решил он, не попытаться найти подобных людей? Начать поиски он решил с Фландрии.
Найдя банк, согласившийся спонсировать конкурс, Германс созвал пресс-конференцию, на которой сообщил о намерении привлечь участников, способных говорить как минимум на семи языках. Он установил очень четкие и даже оригинальные правила: ни один из этих языков не должен быть диалектом; все языки должны быть официальными. Никаких мертвых языков. Никаких искусственных языков (таким образом, эсперанто исключался). И даже с учетом этих жестких ограничений Германсу пришлось пообщаться с помощью видеосвязи со многими претендентами, чтобы сократить их число до двадцати шести человек. Общее количество известных им языков составило сорок шесть. Жюри могло давать до двадцати очков за каждый язык, а также вычитать их за незнание. Голландец мог попробовать схитрить, выбрав африкаанс, родственный диалект (он подходил под условия конкурса, поскольку является государственным языком), но если он не мог убедить жюри в знании языка, то терял очки. В целом система оценивания предоставляла несколько путей к победе. Участник мог набрать большое количество очков за сравнительно небольшое число языков или – понемногу за каждый, выбрав больше языков.
Германс осознавал, что ему удалось совершить нечто особенное, собрав в одном месте многочисленных представителей клана полиглотов. «Это люди, которые при иных обстоятельствах вряд ли могли встретиться друг с другом, и вдруг они оказались среди родственных душ, среди более или менее похожих на них, интересующихся тем же, что они, обладающих теми же способностями, – сказал он. – Они все относились друг к другу с большим уважением».
