— Неужели?
— Да-да там знатно калечат, — и отстраненно, словно бы между делом: — Твой Гер, к примеру, только что, чуть Равэсса не убил. И главное ничего не объяснил …
— Чего? — прошептала я.
— Ничего. В том-то и дело, что не объяснил он ничего, но знатно отметелил. Посильнее, чем Гарда.
— И грифона тоже? — в изумлении руки прижала к груди, и чуть не спросила: "За что он их?.."
— Видимо вспомнил об обязанностях опекающего, либо о старых обидах, — и задумчиво дух-хранитель протянул: — Очень старых и очень больших. Так что ты, Наминка, с Крэббас долго не затягивай и к Его Высочеству хоть загляни.
— Обязательно, — прошептала, не зная, что и думать. — Сейчас одной ногой сюда, и к нему…
Но зря я надеялась на скорое решение вопроса Олли, потому что быстро оно не нашлось. Будь неладен Бруг! Этот умник ей не просто романтичное письмо написал, а робкое исполненное нежности признание в любви, в томлении страстном и невозможности к ней подойти. Кто он и кто она…
Я вначале не поняла посыла, а потом догадалась. Ах, ну да, младшая принцесса клана черных драконов, рассветный цветок их королевства, бабочка чувственной неги, искорка потухших сердец, вряд ли сделает своим спутником всего лишь смертника. И я бы пошутила над драматизмом этих слов, да не решилась. Оборотень, поганец редкостный, написал-то всего ничего, но так что читать сие безобразие, впрочем, как и отстирывать, без слез невозможно. И висит расписанная простынь ни где-нибудь, а на стене у кровати и, судя по припухшим глазам Кудряшки, она признание прочла сотни раз и всякий раз, рыдая. Напрочь, позабыв о еде, воде и полноценном душе. Последнее предположить не сложно: слова на простыне уже поблекли, а вот на коже Олли, они красны как никогда, выглядывают из-под ночной сорочки изящными вензелями, идеальных линий.
Я нахмурилась, смутно понимая, что месть Бруга дала не те плоды, а Олли шмыгнула носом и просипела:
— Что?
— Понять не могу, ты почему не на парах и до сих пор в рубашке. — Это же кошмар какой-то. Тебя в академии не видели вот уже четыре дня, а сегодня уже…
— Пятый, — прошептала она и заревела: — И это ка-ка… Ка-та-а-а-ас-с-строфа!
Н-да, давно меня никто не душил в объятиях. Ну, разве что Гер и Бруг… а тут, прям-таки до боли. И в попытке вдохнуть живительного воздуха, я не сразу вникла в суть проблемы, которую кудряшка просипела между всхлипами.
— Я хочу… оставить…а они… смываются!
— Что смывается? — вопросила, в прямом смысле, едва дыша.
— Чер-чернила…
— Так это же хорошо. — Говорю коротко, чтоб не растрачивать бесценный воздух, а сама думаю, как достучаться до оборотницы, не желающей ослабить хватку.
— Пло-о-о-хо!
— Чем плохо? Не увидит никто…
— В том числе и я! — воскликнула Олли и, слава Милостивому Богу, меня отпустила.
Отступила к зеркалу, любовно провела пальчиками по красным линиям на шее и заревела в три ручья. Я и сама была готова расплакаться, только по другой причине — легкие огнем горят.
— Ужас! Так убиваться из-за какой-то писанины.
— Это не просто…! Это признание! — вспыхнула Крэбасс, и огненный, то ли плевок, то ли выдох пролетел близ моего лица.
— Что за…?!
Оглянулась. В недоумении проследила за тем, как сгусток жидкого пламени прожег простынь с письменами, шмякнулся о стену, проделав в ней дыру и, шкваркнув парой капель на туалетный столик, сжег добротное изделие до оплавившихся металлических набоек. Я не увидела, как серебро испарилось с зеркала, зато уловила момент, в котором уже чистое стекло с тихим шуршанием осыпалось крошкой на пол. И все это за каких-то пять-шесть секунд!
— Мамочки!
Перевела ошеломленный взгляд обратно на Кудряшку, и впервые с момента нашего знакомства, поняла почему с ней отстраненно держится Бруг, преподаватели и, в общем-то, вся наша группа.
Кудряшка была не просто чуть-чуть, а безмерно импульсивна и теперь разъяренным драконом возвышалась надо мной.
— Хоче-ш-шь еще что-то сказать? — прошипела драконесса, гневно прищурив красные глаза.
На языке вертелось многое, но ничего из этого я не произнесла.
Сглотнула только, вызвав еще более раздраженный взгляд у оборотницы, и решилась на блеф. Исключительно ради спасения собственной шкуры, головы Бруга и достоинства самой Олли.
— Ку… кхм, Крэббас, это чужая простынь, — и, не давая ей пасти открыть, заверила, — и письмо совсем не от кадета Тугго.
Мелькнула мысль "меня сейчас сожгут, а потом быть может и сожрут!", и я без зазрения совести торопливо и легко, начала рассказывать о теплом томном чувстве любви, испытываемом здоровяком Всеволодом к кадету Гладеньких. Как он средь ночи с цветами завалился и огромный мокрый букет оставил на кровати, а она, проснувшись, решила, что ее готовят к погребению по старой традиции семьи. Как он преподнес ей серьги с запиской от тайного поклонника, а она подумала на другого. Как он ей выпечку с марципаном во время болезни под дверь комнаты носил. Радовался тому, как быстро она поправилась, пока не узнал, что у нее на марципан аллергия и съедали все подружки. К слову, они действительно поправились, в смысле набрали в весе. А после я поведала о том, чему сама стала свидетельницей. Как этот здоровяк чуть менее лопоухий, чем кука подбил всю команду Графитовых на содействие профессору Ссэргу в практических занятиях. И как его возлюбленная от страха чуть не убила всех.
— … до последнего момента я видела, как они стояли там, среди острых пик, немые и напряженные. Общались только их глаза, и это было невероятно красиво.
— Погибли? — к концу моего повествования драконесса сидя на хвосте, лапами утирала хлюпающий нос, старательно сдерживая опасные для жизни плевки пламенем.
— Нет, — я улыбнулась. Кажется, гроза прошла. — Она забрала его в подпространство.
— Сожрет? — неожиданно выдала Крэббас и посмотрела на меня обиженно. — Чего ты смотришь? Она же вампирка недоделанная…
— Подобные всплески агрессии, среди вампиров очень редки, — вспомнила я сведения из энциклопедии. — И не думаю я, что Всеволод связался бы с несдержанным чудовищем. Он давно за ней по пятам ходит, — и, указав на белый клочок, оставшийся от истлевшей простыни сказала, — вот и признание какое сочинил.
Красивое…
— Очень, — фыркнула Кудряшка, передернув плечами, и крылом разбила ближайшее окно.
С улицы тут же донеслось: "Порча имущества академии! Кадет Олли Крэббас, уплатите в бухгалтерии тридцать медяков".
— О, как раз проветрится, — улыбнулась я. Оборотница же со вздохом вернула себе человеческий вид, обвела взглядом комнату и тихо вздохнула:
— Не верится.
— Во что? — внутренне насторожилась, и не зря потому что последующие ее размышления были логически верными, и на корню рушили все мое объяснение.
