— Правда, Сольвейг?
— Я покажу вам позже. Сейчас же вы будете играть в шахматы, а я — вырезать. Так я плачу за то, что меня взяли на корабль.
Оставшись в одиночестве, Сольвейг быстро раскрыла свой мешочек, пошарила в нем и извлекла комок мха. Убедилась, что никто не следит за ней…
Сколько бы она ни смотрела на драгоценную золотую брошь, все равно сердце ее начинало скакать галопом. «Вот этот человек на носу… — думала девушка, — я ведь до сих пор не знаю, кто он такой, но мне это даже по душе. Я могу представить это сама. А та фигурка, что поменьше — стоит на корме вытянув руки, — я тоже о ней ничего не ведаю, но чем дольше смотрю, тем лучше ее узнаю».
Сольвейг перевернула брошку.
и
. ХС и ХА.
Я знаю, что мне сделать. Я вырежу еще пару рун рядом с этими.
— Сольвейг, дочь Хальфдана.
И она быстро завернула украшение обратно в мох.
«Здесь ведь можно его хранить. Никто не будет рыться у меня в мешке. Среди моих спутников воров нет. Да, думаю, что нет».
Итак, Сольвейг взялась за работу: она провела почти целый день в тишине, скобля рог благородного оленя, а затем пытаясь придать ему нужную форму. Закончив, девушка потянулась и сжала руки, пытаясь избавиться от боли в пальцах.
«Надо закончить иголку из моржовой кости, — решила она. — Я украшу ее длинными волнистыми линиями. Похожими на локоны. Или на барашки, что плещутся со всех сторон».
Но едва она дотронулась шилом до иголки, как лодку тряхнуло. Шило соскользнуло.
Сольвейг сжала губы и нахмурилась. Она крепко держала шило в правой руке между указательным и большим пальцами и, прижав руки к бокам, снова направила острие на иголку.
— О… — услышала она голос. — А вот и моя ученица.
— Ой-ой! — вскрикнула Сольвейг от неожиданности. Ей было досадно, что ее отвлекли и что она никак не может сделать насечку.
— Что не так?
— Это неправда.
— А?
— Я не твоя ученица.
— Мудрый ремесленник знает, что всегда можно научиться чему-то еще. Это вроде как забираться на мачту. Чем выше сидишь, тем больше видишь. Ну что, украшаешь иглу из моржовой кости?
— У меня не получается, — пожаловалась Сольвейг. — Корабль все время шатает.
Бруни проворчал что-то, а затем сказал ей:
— Возьми иглу в левую руку. Да, а шило — в правую.
— Но я же левша.
— А теперь, Сольвейг, медленно подноси иглу к лезвию, а не наоборот. Вот видишь? Так тебе проще управлять инструментом.
Сольвейг кивнула:
— Да. Я этого не знала!
— Но учти, — продолжал ее собеседник. — Молодые женщины не умеют правильно вырезать. Они слишком мягкие. Да и старухи не умеют. — Бруни наклонился к Сольвейг, и она почувствовала на себе его смрадное дыхание. — Но им тоже можно найти применение.
— Вот, значит, как ты думаешь? — яростно спросила Сольвейг.
— Я никогда не встречал незамужнюю женщину, которая была бы хорошим резчиком. Да что там, я и вообще хороших женщин не встречал.
Девушка встряхнула волосами:
— Так ты был против того, чтобы меня взяли на корабль? — резко спросила она. — Ты был заодно с Бергдис?
Бруни пропустил ее вопрос мимо ушей.
— Но, дорогуша, как бы там ни было, мы с тобой подходим друг другу. Так-то! — Он обнял Сольвейг за плечи.
— Нет! — Голос ее звучал сердито. Она попыталась отстраниться и нечаянно наткнулась ладонью на острие шила.
Будто молния ударила ей в руку. Сольвейг громко вскрикнула. Горячая алая кровь забрызгала ей платье, а когда девушка приложила руку ко рту, она измазала в крови и лицо.
Она зарыдала в ярости:
— Смотри! Смотри, что я из-за тебя наделала.
— Я перевяжу тебе руку.
— Убирайся! — всхлипнула Сольвейг. — Я сама.
Большой палец ныл. Остальные пальцы почти не двигались, вся рука покраснела и стала горячей. Левое запястье и предплечье наполнились пульсирующей болью. Два дня она просто сидела на носу судна или у мачты, баюкая руку, замотанную в сальные отрезки полотна.
Бергдис отчитывала девушку за то, что она теперь не могла помочь со стряпней. А Рыжий Оттар злился, ибо вырезать она тоже не могла.
За лодкой вслед летели странные темнокрылые и острохвостые птицы. Сольвейг медленно прошаркала к корме, чтобы расспросить о них кормчего.
— Это поморники, — ответил Торстен. — Один из видов. Их нечасто можно встретить так далеко в море.
— А что они тогда здесь делают?
Торстен посмотрел на нее долгим взглядом, и она вдруг подумала, что никогда еще не встречала человека с таким пронзительным и немигающим взглядом, который мог смотреть сквозь волны океана и достигать взором до самых краев света.
— Почему они тут? — еще раз задала она вопрос.
Торстен повел широкими плечами:
— Я могу поведать тебе многое о приливах, о звездах и ветрах, о том, где плодятся моржи и где кормятся киты. И о птицах. Но не все… — Тут шкипер развел руками и медленно покачал головой: — Они не такие, как у нас на фьорде. У этих клювы и хвосты острее.
— Острые, будто шило.
Сольвейг шумно втянула воздух и поморщилась.
— Я видел, как с тобой разговаривал Черный Зуб. — Торстен поглядел ей прямо в лицо. — И как хватал своими лапами. Будь осторожна.
Не успела девушка вернуться на середину судна, как к ней подошла Эдит и пристроилась рядом на сиденье:
— Болит?
— Да, ужасно. И еще озноб.
Эдит сощурилась и кивнула.
— И не только рука.
— У тебя болит сердце, — отозвалась молодая женщина.
Сольвейг в отчаянии замотала головой так, что ее золотые волосы заметались из стороны в сторону.
— Ох! — вскрикнула она. — А что, если я никогда не доберусь до Миклагарда?
— Я понимаю тебя, — ответила Эдит и очень бережно сжала ей правую руку. — Я правда понимаю.
Сольвейг втянула щеки и шумно сглотнула.
— Ожидай худшего, — наставляла ее Эдит. — Тогда все остальное покажется тебе блаженством. Ты сможешь удивляться даже самым ничтожным радостям.
Девушка уставилась на нее во все глаза. «Темные волосы постоянно лезут ей в глаза, — подумала она. — Будто блестящая челка у длинношерстного пони. Кажется, будто она всегда улыбается, даже если это не так. И тихо бродит вокруг меня ласковой тенью».
