– Мерк, держи, не отпускай! Я тяну!
Ник в ужасе застыл на берегу. Тван потянул ещё раз, но пальцы совсем ослабели и соскользнули с палки. Тван подтолкнул палку ближе, сам почти наползая на край топи, но Мерк его уже не видел – вода залила глаза. Рука шарила около ствола деревца, потом пальцы в последний раз скользнули по его коре и, судорожно сжавшись, застыли. Тван в отчаянье заколотил бесполезной уже палкой по воде, но всё было кончено. Ещё несколько мгновений, и трясина поглотила последний клочок непослушных волос.
– Мерк! – Никита завыл от ужаса. Его колотила крупная дрожь, зубы громко стучали. Он не мог поверить, что его друг, его лучший друг, мёртв. Проглочен подлой тварью, умер страшно и бессмысленно. Ещё полчаса назад они вместе петляли в этом болоте, а теперь его не стало. И он, Никита, ничего не смог сделать. Он заорал, швыряя в болото попавшиеся под руки ветки:
– Ты тварь, тварь вонючая, быстро отдай Мерка! Я убью тебя! Гадина! Тварь! Тварь! Мерк…
Тван, вылезший из жижи, грязный, размазывающий по щекам злые слёзы, взглянул на Ника и устало опустился на землю.
Из-за деревьев, тяжело дыша, выбежали девушки и Дарт, прихвативший по дороге на всякий случай увесистую палку. Мелеста, с одного взгляда поняв, что здесь случилось что-то страшное, подошла к Нику и попыталась его обнять, но мальчишка вырвался и, заливаясь слезами, кинулся в глубь островка.
Рула, не понимая причины такого поведения, кинулась следом, выполняя безмолвный приказ своей госпожи.
Лея
Окно с треском распахнулось, и порыв ветра, запутавшись в шторе, начал яростно её трепать. Лея нехотя шевельнулась в кресле, в котором она теперь обычно проводила ночи, и плотнее завернулась в старый шерстяной платок. Ветер с наслаждением рвал занавес, щедро обдавая её брызгами холодного дождя.
Шторм, начавшийся после заката, не думал утихать. Небо пронзила яркая вспышка молнии, гром оглушительно прогрохотал где-то совсем рядом. Лея зажала уши руками и, как в детстве, натянула на голову платок. Гроза всегда пугала её своей необъяснимостью и фантастической мощью. «Гнев Богов!» – так говорила её кормилица Тасина, задёргивая плотнее шторы и укрывая девочку мягким тёплым одеялом. – «Но если ты не грешила, госпожа Лея, то и бояться тебе нечего».
В чём же она согрешила теперь? Чем прогневала и кого из Богов, если её прекрасная жизнь в один миг рухнула, раскололась, как это чёрное небо, перечёркнутое бело-голубой молнией? Комнату вновь залил мертвенный свет, и Лея сжалась в кресле в ожидании скорого удара грома.
«Вот так и моя жизнь – яркая короткая вспышка, озарившая все вокруг счастьем и… страшный удар… Только, в отличие от грома, я его совершенно не ожидала», – слёзы наполнили глаза и привычно заструились по бледным щекам.
Дождь с каждым порывом ветра, беззастенчиво хозяйничавшим в комнате, всё сильнее заливал пол.
«Холодно… Как же холодно… в груди словно камень… душит… Я как в могиле… и внутри меня могила… Боги, я не хочу больше жить…»
Внезапно Лея вскочила с кресла, отбросила платок и, как была босиком, в длинной белой ночной рубахе, подбежала к распахнутому окну и, вскинув красивые руки с изящными ладонями, закричала налетевшему на неё из темноты ветру:
– Боги! Убейте меня! Я не хочу жить! Я не могу жить без Дартона! Вы убили его, мою любовь, мою жизнь – возьмите и меня! Я не могу жить без сердца! Боги! Будьте вы прокляты! За что??
Она кричала в чёрное небо, равнодушное ко всему живущему на земле, и только дождь, заливая её лицо тысячами холодных капель, старался смыть текущие из глаз слёзы.
Молния сверкнула, осветив дворцовый сад, растрёпанный и залитый потоками воды. Лея закрыла лицо руками, её тело задрожало от холода и нервного возбуждения.
– За что?? Будьте вы все прокляты! Все! Как же я вас всех ненавижу! – вода текла по волосам, лицу, рубашке, собираясь на полу вокруг её босых ног в большую лужу. – А больше всех я ненавижу тебя, отец! Боги, если вы есть, покарайте этого убийцу! Пусть он сдохнет в муках, в сто раз страшнее самых страшных мук моего любимого! Как он мог убить моего Дартона? За что?! По одному только домыслу Мустина Беркоста, этой гадюки в шкуре человека…
Бескровные губы Леи дрожали, глаза горели:
– А эта сука Кронария! Она переспала с половиной дворца, наградив папочку крепкими рогами! Любой из них мог стать отцом ублюдка. О-о-о, будь ты проклята, шлюха!
Новый порыв ветра хлестнул Лею мокрой шторой, но она не замечала ни ветра, ни дождя. Она снова вскинула руки и, сверля взглядом кого-то невидимого, прокричала в ночь, стараясь перекрыть шум дождя и ветра:
– Я, Лея из рода Корстаков, клянусь всем, что ещё осталось во мне живого, что отомщу тем, кто виновен в смерти моего любимого Дартона Орстера! Отомщу всем! И я не успокоюсь, пока последний из убийц не сдохнет, проклиная тот день и час, когда он делом или словом помог свершиться страшной несправедливости. Я клянусь, что только увидев могилу последнего врага, я приду к тебе, любимый мой… И мы будем вместе… Вечно…
Сзади распахнулась дверь, голые ноги быстро зашлёпали по залитому дождём полу. Млава, прислужница и верная подруга, кинулась к Лее и, громко крича, вцепилась мёртвой хваткой в её плечо:
– Нет, нет! Госпожа, не надо! Прошу вас! Ой, только не умирайте! Не надо, всё пройдёт, госпожа! Вы же такая молодая и красивая, ой-ой, только не прыгайте! Нет! Вы должны жить!
Лея, смахнув с лица капли дождя, повернулась и, вымученно улыбнувшись, впервые за последние недели тихо произнесла, глядя в выпученные от страха глаза:
– Что это ты придумала? Глупость какая… Я встала закрыть окно. Видишь, дождь хлещет, на полу уже лужа. А ты спишь, как курица безмозглая.
И обхватив себя мокрыми руками и зябко поежившись, пошла к своему креслу. Млава ошарашено смотрела ей вслед. С момента казни Дартона, после недели беспамятства, когда Лея металась в бреду по своей кровати, выкрикивая только одно имя, это были первые произнесённые ею слова.
Всё это время Лея не выходила из своей комнаты и никого не желала видеть, только иногда принимая из рук своей прислужницы чуть-чуть еды и воды. Она осунулась и похудела, глаза ввалились, их окружили тёмные тени, а в углах рта появились горестные морщинки. Часами она сидела в своём любимом кресле, обитом мягкой синей тканью, подобрав под себя ноги и кутаясь в старый тёплый платок – подарок её кормилицы.
Палий приходил дважды, оба раза топтался на пороге, шумно вздыхая, но так и не решился заговорить. Лея даже не повернула в его сторону голову, и Повелитель, вытирая пот с красного лица, молча уходил, тихонько притворив дверь. Великий салвин Эстран также посчитал своим долгом утешить девушку, но его приторно-фальшивая речь быстро увязла в ответном мёртвом молчании.
Млава почти всё время сидела рядом с каким-нибудь рукоделием в руках, стараясь уловить малейшее желание своей госпожи, но Лея была безучастна ко всему. Первые дни Млава пыталась развлекать госпожу, рассказывая ей всякие дворцовые сплетни, но встретив однажды полный слёз, боли и скорби взгляд, запнулась на полуслове, и теперь только тяжело вздыхала, когда замечала, как слёзы опять начинали течь из глаз девушки.
