...
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.70
Согласно новозаветному преданию, древнейшая христианская община жила в любви: «У множества уверовавших было одно сердце и одна душа».71 Христиане добровольно отказывались от своекорыстия и стяжательства: «Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого».72
Конечно, не все однозначно. На страницах Ветхого и Нового Завета мы находим не только любовь, но и трайбализм. Книга Иисуса Навина описывает жестокое убийство израильтянами местных жителей Ханаана, а автор Апокалипсиса воображает, как Христос перебьет своих врагов при конце света. Неудивительно, что некоторые читатели «Хартии сострадания» удивлялись ее призыву «вернуться к древнему принципу, что всякое толкование Святого Писания, порождающее насилие, ненависть или презрение, считается незаконным».
Однако не будем забывать, что Писание не всегда понималось так, как понимаем его мы. Авторов раввинистического мидраша не интересовал первоначальный смысл библейского текста; раввины не только не следовали рабски буквальному смыслу древнего Писания, но и разрабатывали принципиально новые толкования, актуальные для их условий. Они брали из Писания то, что было пригодно, а остальное почтительно оставляли в стороне. Соответственно, иудеи воспринимали Еврейскую Библию сквозь призму Мишны и Талмуда, которые полностью трансформировали ее. Христиане были не менее избирательны в своей экзегезе. Основное внимание они уделяли текстам, на их взгляд, предсказывавшим явление Мессии, а остальное в Ветхом Завете считали менее существенным. Даже Мартин Лютер (1483–1546), с его благоговением к Священному Писанию, обнаружил, что ему приходится вводить «канон внутри канона»: некоторые библейские тексты полезнее других. Одним словом, интерпретация Библии была процессом избирательным, и до нового времени буквальный смысл не играл первостепенной роли. Христиан в Европе учили понимать каждую библейскую фразу на четырех уровнях: буквальном, моральном, аллегорическом и мистическом. Я еще застала это в своем католическом детстве, – оно пришлось на 1950-е годы. Христиане, как и раввины, видели в милосердии ключ к правильной экзегезе. Блаженный Августин (354–430), один из основоположников западного христианского богословия, считал, что Писание не учит ничему, кроме милосердия. Если создается впечатление, что библейский отрывок говорит о ненависти, значит, его следует понимать в иносказательном смысле, который так или иначе связан с милосердием.73
Ислам – это во многом попытка поставить заслон насилию и трайбализму: мусульмане были призваны использовать кору головного мозга на то, чтобы контролировать агрессию и направлять ее в правильное русло. На протяжении столетий арабы вели тяжелую кочевническую жизнь в негостеприимных пустынях и оазисах Аравийского полуострова, находясь на грани выживания. Их племенной кодекс чести назывался «мурува». Этому слову сложно подобрать перевод: здесь и «смелость», и «стойкость», и готовность отомстить за любой вред, нанесенный племени, отразить любую угрозу и сразиться с врагами. Каждый член племени должен был моментально поспешить на выручку сородичу и беспрекословно повиноваться вождю. Одному из древних поэтов принадлежат слова: «Я – родом из племени газиййа. Если оно собьется с пути, собьюсь с пути и я. Если пойдет верным путем, и я пойду верным путем». А расхожая поговорка гласила: «Помогай брату своему независимо от того, обижают ли его, или обижает он».74 Разумеется, такая верность распространялась только на членов племени: чужаков считали лишними и бесполезными; если для защиты племени требовалось убить чужака, это делали без сожаления.
Для племенного существования была характерна «джахилийа». Это слово, которым издавна обозначали доисламский период в Аравии, часто переводят как «невежество», «неведение». Однако его корень указывает, скорее, на «гневливость», «вспыльчивость». В ранних мусульманских текстах «джахилийа» – это агрессия, надменность, шовинизм, склонность к насилию и мстительности.75 К концу VI века н. э., когда родился пророк Мухаммед, племенная междоусобица достигла беспрецедентного уровня. Над людьми нависло апокалиптическое чувство близкой катастрофы. Однако курайшиты, родное племя Мухаммеда, отказались от кочевнической жизни и установили настоящую торговую империю с центром в Мекке. В интересах торговли они не ввязывались в племенные войны, придерживались нейтральности в местных спорах и запретили насилие на территории вокруг Каабы (древнее святилище в центре Мекки). Благодаря этим мерам, арабы со всего полуострова могли заниматься бизнесом, не опасаясь вендетты. Однако у курайшитов оставалось еще прежнее высокомерие «джахилийа». Из беспрестанной нужды они вылезли, но в погоне за богатством отбросили более гуманные аспекты племенной системы. Забывая о более слабых сородичах, о бедняках и изгоях, некоторые семьи пеклись лишь о наживе. Духовная обстановка была нездоровой, поскольку старые племенные ритуалы уже не отвечали новым условиям в зарождающейся рыночной экономике. Арабы знали о Боге иудеев и христиан, даже отождествляли его со своим высшим Богом, Аллахом – слово «Аллах» означает просто «Бог», – но с горечью осознавали, что он не послал им ни пророка, ни Священного Писания на их родном языке.
Ситуация изменилась в 610 году: Мухаммед начал получать откровения, которые впоследствии собрал в книгу («Коран»). Эти оракулы имели самое непосредственное отношение к ситуации в Мекке и призывали к состраданию в противовес агрессивному капитализму. Основная весть Корана заключается в следующем: следует не сколачивать личное богатство, но делиться имуществом, чтобы создать достойное и справедливое общество, в котором нищим и слабым оказывается уважение. Одно известное изречение ( хадис ) Мухаммеда гласит: «Никто из вас не станет верующим, доколе не возжелает для ближнего своего то, что желает себе».
Взамен «джахилийа» Коран проповедует «хилм» («милость»), еще одну старую, но менее популярную, арабскую добродетель.76 Жизнь в «хилм» означает долготерпение и милосердие: человек не гневается, но остается спокойным даже в самых отчаянных обстоятельствах; он не наносит ответный удар, когда его обижают, но предоставляет отмщение Аллаху.77 Верующие, которые следуют «хилм», заботятся о бедных, слабых, сиротах и вдовах; они питают обездоленных, даже если сами голодны.78 Они неизменно мягки и учтивы. Люди мира, они «ходят по земле смиренно, и, когда обращаются к ним с речью невежды [ джахилун , т. е. оскорбительно], говорят: «Мир!» ( салам )».79
В противоположность «джахилийи» – ислам . Слово «ислам» означает «покорность» Аллаху милостивому ( ар-Рахман ) и милосердному ( ар-Рахим ), давшему «знамения» ( айат ) своего благоволения людям во всех чудесах тварного мира.80 Мусульманин ( муслим ) – это человек, чье «я» покорно Богу. Одним из первых нововведений Мухаммеда была пятикратная молитва: пять раз в день верующие должны простираться ниц перед Аллахом. Нелегко было гордецам «джахилийи» падать на землю подобно рабам, однако эта поза прививала их самолюбивому и самолюбующемуся «я» смирение. Еще один столп ислама – «закят» («очищение»): обязательные ежегодные выплаты в пользу бедных. Таким образом, милостыня «очищала» сердце от своекорыстия. Первоначально религия, которую проповедовал Мухаммед, называлась «тазакка» – слово, этимологически связанное с понятием «закят». Мусульмане должны облачиться в добродетель сострадания и использовать разум для размышления о божественных «знамениях» в природе, дабы взрастить в себе заботу, ответственность и милость ко всем Божьим тварям. Поскольку Аллах безгранично благ, мы видим порядок и плодородие там, где могли быть хаос и бесплодие. И если следовать этому образцу, можно обрести духовную тонкость и глубину вместо варварского эгоизма «джахилийи».
