...
– [Я], Хой, продвинулся вперед.
– Что это значит? – спросил Конфуций.
– [Я], Хой, забыл о милосердии и справедливости.
– Хорошо, [но это] еще не все.
На другой день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:
– [Я], Хой, продвинулся вперед.
– Что это значит? – спросил Конфуций.
– [Я], Хой, забыл о церемониях и о музыке.
– Хорошо, [но это] еще не все.
На следующий день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:
– [Я], Хой, продвинулся вперед.
– Что это значит? – спросил Конфуций.
[Я], Хой, сижу и забываю [о себе самом].
– Что это значит, «сижу и забываю [о себе самом]»? – изменившись в лице, спросил Конфуций.
– Тело уходит, органы чувств отступают. Покинув тело и знания, [я] уподобляюсь всеохватывающему. Вот что означает «сижу и забываю [о себе самом]».
– Уподобился [всеохватывающему] – значит, освободился от страстей; изменился – значит, освободился от постоянного. Ты воистину стал мудрым! Дозволь [мне], Цю, следовать за тобой.8
Здесь Конфуций признает, что ученик превзошел его.
Когда мы догматически в чем-то убеждены, когда держимся за симпатии и антипатии, полагая их существенными для своего «я», мы отчуждаем себя от «великой трансформации» Пути, поскольку на самом деле находимся в непрестанном изменении, из одного состояния переходим в другое. Непросветленный человек, объяснял Чжуан-цзы, подобен лягушке из обмелевшего колодца, которая принимала небольшую лужу на дне за целое, но, узнав о необозримости океана, «испугалась и задрожала, как потерянная».9 Если мы твердо намерены оставаться в нынешней системе координат, наше понимание будет узким и стесненным. Мудрец же, который отрешился от себя, обретает «Великое Познание», широкое и неспешное.10 Для этого необходимо «сидеть и забывать» одну вещь за другой, доколе, наконец, не забудешь о себе самом. Тогда сердце освобождается от суетливого самомнения и, в отсутствие искажающего эгоизма, отражает вещи и людей подобно зеркалу.11 Эта «пустота» естественным образом приводит к сопереживанию. По словам Чжуан-цзы, у совершенного человека нет «я».12 Расставшись с мыслью о собственной уникальности, он рассматривает всех людей как «я»: люди плачут, и он плачет, поскольку всех считает своим существом. 13 Чжуан-цзы был отшельником и подчас высказывал взгляды в крайней форме, чтобы через шок донести до слушателей свежее восприятие. Однако он, подобно Сократу, подчеркивал необходимость отрешаться от своего спесивого «я». Его искусство забывания чем-то напоминает «науку сострадания», о которой мы говорили выше, с ее призывом избавить сознание от культурных предубеждений и «освободить место для другого». Если наши представления об окружающих неизменно окрашены нашими предрассудками, мнениями, нуждами и желаниями, мы не сможем ни понимать их, ни подлинно уважать.
Ныне расписаться в своем незнании уже не выглядит обскурантизмом. Многие из устоявшихся представлений приказали долго жить, поэтому можно смело «забывать» старые подходы, чтобы давать дорогу новому. В начале ХХ века физики полагали, что в ньютоновской системе осталось лишь несколько нерешенных задач, что еще чуть-чуть – и человечество узнает о мире всё. Однако спустя всего лишь двадцать лет квантовая механика похоронила старые стереотипы и показала нам мир, полный неопределенного и непредсказуемого. Американский физик Перси Бриджман (1882–1961) писал:
...
Может оказаться, что понять структуру природы вообще не под силу нашему сознанию… Контуры мироздания расплываются и становятся менее ясными… Мы стоим перед чем-то подлинно невыразимым. Мы достигли границы великих пионеров науки, а именно, представления, что живем в мире, который приятно постижим нашему уму.14
Тем не менее, физиков не смущают размышления о непознаваемом. Космолог Пол Дэвис делится радостью, которую он испытывает, погружаясь в вопросы, на которые нет ответов:
...
Почему мы возникли 13,7 миллиардов лет назад при «большом взрыве»? Почему законы электромагнетизма и гравитации именно такие, какие есть? Откуда они вообще взялись? Что мы здесь делаем?… Это поистине поразительно.15
Как говаривал философ Карл Поппер (1902–1994), «мы не знаем ничего». По его мнению, это важнейшая из философских истин.16 Недостаток знания отнюдь не вгонял его в депрессию. Более того, он наслаждался им: «Один из многих великих источников счастья – хоть мимолетно лицезреть одну из новых граней невероятного мира, в котором мы живем, и нашей невероятной роли в нем».17 Альберт Эйнштейн (1879–1955) ощущал мистический восторг, размышляя о вселенной:
...
Знать, что существует скрытая реальность, которая открывается нам как высшая мудрость и самая сияющая красота, – хотя постигнуть ее мы можем лишь в самых примитивных формах, – это знание и это чувство составляют средоточие всякой подлинной религиозности. В этом и только в этом смысле я принадлежу к числу религиозных людей.18
Он был убежден: «Человек, которому чуждо это ощущение… все равно, что мертвый».19 Думаю, Альберт Швейцер согласился бы с ним. Оглядываясь на свою жизнь, он отметил, что всегда понимал: «Мир представляет собой непостижимую тайну».20
Одно из самых замечательных религиозных прозрений состоит в том, что глубинная сущность каждого человека непостижима и трансцендентна. Именно в этой глубине мы обретаем Нирвану, Брахмана и то, что немецкий протестантский теолог Пауль Тиллих (1886–1965) называл Основой Бытия. Мы обретаем Царство Небесное внутри нас и понимаем, что Аллах ближе к нам, чем наша сонная артерия. О том, какое диво есть человек, много говорили гуманисты Возрождения. Эти размышления замечательно отражает Шекспир (1564–1616), вкладывая в уста Гамлета слова:
...
Какое чудо природы человек! Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! Поступками как близок к ангелам! Почти равен Богу – разуменьем! Краса вселенной! Венец всего живущего!21
Хотя человек есть «квинтэссенция праха», тварь умирающая и во многом трагическая, он – удивительное чудо,22 а потому заслуживает глубочайшего уважения.
Индусы признают это, приветствуя друг друга поклоном со сложенными руками. Так они почитают священную тайну, с которой сталкиваются. Между тем большинству из нас недостает уважения к другим в повседневной жизни. Сплошь и рядом мы строим из себя всезнаек: все мы понимаем про другие народы, другие культуры, людей далеких и близких, хотя наши взгляды постоянно окрашены нашими собственными нуждами и желаниями, страхами и амбициями. В связи с этим вспоминается другое место из «Гамлета». Принц создает суматоху при датском дворе, и король посылает двух его старых друзей, Розенкранца и Гильденстерна, шпионить за ним. Гамлет очень быстро смекает, в чем дело. Однажды вечером он дает Гильденстерну флейту и предлагает сыграть на ней. «Принц, я не умею», – возражает тот. «Это так же просто, как лгать», – колко отвечает Гамлет и объясняет: всего-то и нужно, что перебирать отверстия пальцами и вдувать ртом воздух. Гильденстерн протестует, что не умеет это делать. Тогда Гамлет горько замечает:
