Конечно, если требовал устав, то вместо пижамной куртки можно было надеть гимнастерку, а вот менять пижамные штаны на галифе было совершенно ни к чему: кто снизу мог разглядеть, в чем находится на балконе последнего этажа полковник Тигерс? Весной или осенью – другое дело. Тут уже нужны были и китель, и брюки, и фуражка с лакированным козырьком, а может быть, даже и шинель или плащ-палатка. Да и зимой в тапочках на босу ногу уже не постоишь, так что приходилось, наверное, влезать в сапоги, руки прятать в теплые кожаные перчатки, а на голову надевать серую каракулевую папаху. Но главное было не в этом, главное – не пропустить врага, крадущегося по летному полю. И судя по тому, что никаких сообщений о диверсиях на воздушном транспорте для руководящих лиц не поступало, полковник Тигерс с возложенными на него обязанностями справлялся на «отлично».
Какова была роль во всем этом тети Софы, можно было только догадываться. Наверняка человеку на такой серьезной работе требовалось трехразовое питание, смена белья, выстиранная и выглаженная пижама и начищенные до блеска сапоги. А ночной сон полковника? Нужно же было еще не забывать и об этом. Не говоря уже про заботу о сыне, который работал в настолько закрытом ящике, что любому завалящему шпиону было понятно – речь может идти исключительно о секретных космических разработках.
В общем, с приездом тети Софы бобруйчане начинали ощущать всю полноту жизни Страны Советов – от дефицитного сыра до покорения вселенной, то есть от отсутствующих продуктов до присутствующего Гагарина.
Вот, собственно, с Гагарина и началась дальнейшая история, связанная с пребыванием тети Софы в нашем городе. Вернее, не с самого Гагарина, а с того человека, который должен был стать следующим в космической гонке.
Сказать, что бобруйчане заболели темой космоса, – значит ничего не сказать. Можно было подумать, что других более важных дел у них не было. А с другой стороны, может, действительно не было. Жизнь шла по накатанной колее, а тут – здрасте вам – человек в космосе. Если в Одессе про космос сочиняли анекдоты, то в Бобруйске рассказывали абсолютно правдивые истории. Например, история о том, как горздрав на своем заседании постановил, что отныне такие болезни, как лунатизм и метеоризм, можно считать связанными исключительно с космосом. Или о том, как Изя Кацман, который работал продавцом в отделе бытовой химии, явился в ЗАГС с требованием поменять его фамилию на более современную – Кацманавт. Или абсолютно правдивая история о том, как одна ученица десятого класса перепутала тему сочинения и вместо предложенной – «Почему я хочу стать космонавтом?» написала – «Почему я хочу спать с космонавтом?», что среди целомудренных бобруйчан вызвало настоящий шок. Педагогическому коллективу школы пришлось срочно принять все возможные воспитательные меры, после чего эта ученица не могла спать теперь уже не только с космонавтом, но перестала спать вообще.
Словом, темой космоса упивались, острили, заключали пари, кто полетит следующим – еврей или армянин, а потом появился Яша и поставил в космической эпопее Бобруйска большую и жирную точку.
Яша среди горожан был личностью знаменитой и носил почетную по тем временам кличку – Има Су́мак. Здесь, я думаю, надо кое-что пояснить. В годы, предшествующие полету Гагарина, большой ажиотаж среди меломанов СССР вызвала перуанская певица Има Су́мак. Она владела диапазоном в 5 октав, могла петь одновременно на два голоса и была любимицей тогдашнего начальника страны Никиты Хрущева. Он платил ей огромные гонорары, а она услаждала его слух разнообразными звуками сельвы, куда он, очевидно, не раз мечтал сбежать от тяжкого бремени навьюченных на себя властных полномочий. Но сбежать ему так и не удалось, да и с Имой Су́мак что-то пошло не так. Говорят, что у себя в гостинице она наткнулась на выводок тараканов, устроила дикий скандал и спешно уехала в свои Америки. Впрочем, злые языки утверждали, что это были не тараканы, а совершенно безобидные электронные жучки, которые она обнаружила в телефоне и настольной лампе. Но суть не в этом. Меломаны лишились возможности дивиться пяти перуанским октавам, и слава ее постепенно сошла на нет. Сошла везде, кроме Бобруйска. Именно в нашем городе нашелся достойный продолжатель ее нелегкого дела. Не знаю точно, каким диапазоном обладал Яша, но то, что он мог весьма достоверно подражать, скажем, писклявым фразам Рины Зеленой, а затем без каких-либо затруднений имитировать государственный голос Левитана, об этом в городе знали все и даже гордились таким талантливым земляком.
В Бобруйске Яша работал на самом острие технического прогресса. Этим острием было полуподвальное помещение в магазине радиоаппаратуры на бывшей Инвалидной улице. Над входом в помещение висела вывеска, извещающая о том, что за толстой металлической дверью находится «Студия звукозаписи», а если посетитель по выщербленным ступеням полутемной лестницы проникал внутрь, то там его ждал аппарат фирмы «Телефункен», на который Яша клал гибкий диск, и в унисон тому, что посетитель говорил в микрофон, специальная иголка бороздила на пластинке звуковую дорожку.
В городе студию звукозаписи знающие люди называли «Скелет моей бабушки». Это название было конспиративным, передавалось из уст в уста исключительно шепотом, потому что имело отношение к нелегальному бизнесу. Впрочем, в Бобруйске, если дело касалось чего-то скрытного и нелегального, об этом, естественно, знали все. То есть каждый житель нашего города знал, что Яше можно было принести рентгеновские снимки любых поврежденных частей тела, он вырезал из них нужного размера круг, сигаретой прожигал в центре небольшое отверстие, ставил на все тот же «Телефункен» и записывал для заказчика рок-н‑ролл и прочие американские буги-вуги, за оригиналами которых раз в полгода ездил на черный рынок в Одессу. Эти рентгеновские диски, выходившие под рубрикой «музыка на костях», Яша хранил стопками в старом круглом умывальнике, приделанном к кирпичной стене своего полуподвала, а рядом держал ведро с водой на случай, если местная милиция решит нагрянуть с обыском. Наполнить умывальник было делом одной минуты, а дальше сиди себе и изображай самого честного гражданина города Бобруйска.
Другое дело – его непосредственная работа по изготовлению звуковых писем. Высо́ты мастерства, которые он достигал в своем узком и тесном полуподвале, заставляли бобруйчан смотреть на него не сверху вниз, как обычно, а совсем наоборот – снизу вверх, что в силу врожденной фанаберии было весьма затруднительно. Тем более что Яша был еще сравнительно молодым, щуплым, носил фланелевые рубашки с мятыми воротниками, спортивную шапочку с помпоном и вышедшие из моды широченные брюки, прозванные в народе парашютами. И все же, как по-другому прикажете смотреть на человека, который мог говорить не только голосом председателя местного райисполкома, но и голосами куда более высокопоставленных товарищей как республиканского, так и всесоюзного масштаба.
Со времени установки в Яшиной студии громоздкого «Телефункена» Бобруйск охватила новая мода. Особым шиком стало считаться изготовление звуковых писем для дальних родственников и знакомых, на которых с праздниками и юбилеями их поздравляли известные всей стране люди.
