Павел, дрожь у меня сейчас пройдет, я вчера весь день над книжками просидела, да и сегодня тоже, я дрожу от ветра, я промокла. Но мне очень нравятся эти крупные капли, бьющие по лицу наотмашь, бодрит. Паша, милый… а если я приеду к тебе потом? когда-нибудь потом, позже? А пока поразмышляю в одиночестве, мне очень хочется до истины докопаться. И у меня вовсе нет желания отбирать у тебя жизнь, кстати. Многие радости – многие печали. «Ты эгоистка, Рита, ты думаешь только о себе и своих проблемах!» Столько раз это слышала. Меня добивались годами, а потом – «ты эгоистка, Рита!». И ведь я никогда ни от кого не скрывала, что работа для меня превыше всего.
– Но ты начала говорить о семье, мне показалось, ты решаешь собственную проблему!
– Годы взаимопонимания – и полный пшик, как всегда! Через неделю совместной жизни, ну, максимум две о моем жутком эгоизме я услышу от тебя. Разве не лучше оставаться друзьями? А мне казалось, ты мудр. Да если бы ты хоть чуточку любил меня, ты бы понял, что «давай оставим все как есть» – лучшее решение.
Два человека симпатичны друг другу. А ты за свое – Рита, ты одна, вдвоем нам будет лучше. Да с чего ты взял? Мне хорошо одной. Никто не раздражается от моих бесконечных идей… и вот этот момент, ты знаешь, а впрочем, откуда тебе знать, теоретик кинематографа, за что и уважаю, да, но откуда тебе знать леденящий душу, почище карканья ворон в хичкоковском хорроре, момент первого охлаждения, этот вначале едва ощутимый, но верный признак – обожание вот-вот рассеется, вместе с восхищением и восторгом! Нет ничего ужасней этого момента. Ну уж нет! Не хочу пережить это еще раз, никогда больше!
– Никогда не говори никогда, Рита.
– Никогда не говори банальностей, Павел. С моими «ласточками», конспектами, тестами и феминистическими проектами мне гораздо лучше, спокойней и милей. Ерунда? Хорошо, допустим. Ничто не возникает ниоткуда, феминизм тоже возник не на пустом месте. Я хочу разобраться, только и всего.
– Рита, идея семьи возникла у тебя не случайно. Ты подсознательно стремишься к реализации этой идеи. Как и Симона. По крайней мере, мне так показалось.
– Идея семьи в принципе далеко не так плоха, я уже говорила. Но сделать так, чтобы не было принуждения, чтобы он и она были счастливы – почти неподъемная задача. У меня смутное пока ощущение, что концепцию семьи тоже нужно переосмыслить. Жизни не хватит. Привычное устарело, гармоничное новое на смену не пришло. Ладно, я представляю, как ты устал! Молчу, молчу, молчу.
Спасибо, Паша, и мы не поссорились. Ведь нет, правда? Такси мы возьмем вместе, но ты выйдешь раньше, а чай с коньяком я выпью, обещаю. И тут же в ванну, у меня морская соль классная. Снимает напряжение, убирает морщины и лишние мысли, дарит спокойный сон.
В машине Павел сел впереди, протянул руку, не оборачиваясь, над креслом ждущая прикосновения ладонь, Рита не поняла – прощальная или ласкающая. Так и ехали, рука в руке.
– Ты постарайся не уснуть в ванне, Маргарита. – Павел вышел, дверца вот-вот захлопнется.
– Не волнуйся, я чайник со свистком наполню. До отказа. Поставлю на огонь, свисток меня разбудит. Если что. А ты не грусти. Фильмы пока отбирай, потихоньку.
Показалось, Павел что-то скажет напоследок, но, в нерешительности помявшись пару секунд, он поднял ладонь, прощаясь. Машина отъехала, а он стоял под дождем и смотрел ей вслед…
II
Жить в Майами постоянно – утомительно.
То есть это не аксиома, но ситуация вечного праздника выматывает. На время перелететь во влажное лето из города, открытого всем ветрам, – здорово и замечательно, песни на улицах до двух часов ночи, а ты все равно не понимаешь, который час. Пусть поют прямо под окнами, ночи и дни смешались, и нет никакой разницы, в какое время пить снотворное, без которого не обойтись, Алексей это понял.
Отель, где он расположился, в центре шумной Майами-Бич жизни. И несмолкающее солнце, и отсутствие штор, на окнах тугие ставни в трещинках краски сверху донизу. Почти уют – но комнаты кривоваты и меньше, чем хотелось бы.
Кровати звучные, над каждой – что-то оранжевое и гипсовое, нелепый артефакт в рамке, как они могли двенадцать лет назад этого не замечать? Или тогда артефакта не было и качество ставней вовсе не имело значения? Он помнит лишь спешку, ранние подъемы, соблюдение распорядка, окрики: «Эва, в душ, срочно! Ты зубы почистила? Я проверю!» – «Папа, я уже большая, ты шутишь!» И высовывается в трусиках из ванной комнаты, вот-вот заплачет или зальется смехом, ему и дела нет, он занят собственным снаряжением – день длинный, солнце палит, но до Оверглейда доехать надо, билеты куплены. И Уолт Дисней на очереди, и музей Сальвадора Дали в американском городе Санкт-Петербурге, с Эвой он не развлекаться приехал, а фаршировать ее впечатлениями, как маленького поросенка.
– Папа, я красивая? – высовывается из-за двери, кокетничает. – Ну посмотри, тебе нравится, как я причесалась? – Она метнула взгляд в его сторону, он еще вспомнил это набоковское «нимфетка», с испугом вспомнил. Ей так хотелось, чтобы ее воспринимали, как его герлфренд! Она прижималась к нему в каждом «Старбаксе», как бы между прочим, игриво заглядывала ему в глаза, приобняв за плечи. Со стороны казалось, что они целуются.
Фотографировали, фотографировали все подряд – людей, отели, узкие улицы, музыкантов, навязчивых Микки-Маусов и птиц, неторопливо плывущих по неохватному взглядом небу. Время от времени диковинная трехцветная птица издавала резкие звуки, это привлекало к ней внимание, в Оверглейде птицы предпочитали землю. Горделивые и высокомерные, они по большей части прятались в зарослях, обнаруживали свое присутствие внезапным клекотом, за ними гонялись туристы с камерами, но снимки не удавались: птицы тут же сливались с растениями, притворялись прутьями замысловатого кустарника – в Оверглейде незамысловатого нет. Заповедник – территория, изнемогшая от жары. Утомленные обитатели зоны организованного туризма, казалось, позировали вполне сознательно, даже спящие черные крокодилы, привыкшие к щелчкам фотокамер, и специально для этого сохраненные на показательно девственных просторах заповедника Оверглейд.
Раскрашенные автобусы катали гостей согласно расписанию, покупка билетов и долгое ожидание на пятачке под тентом. Наряд Эвы лаконичен, шорты и короткая маечка в обтяжку, и еле заметные пока припухлости на груди, девочка вытягивалась на носочках, чтобы увидеть свою хорошенькую мордашку в витрине сувенирного магазина, вынимала из кармашка блеск для губ, снова и снова обводила кисточкой рот, какое-то время рот блестел, но очередная порция мороженого – и блеск понадобится снова, взгляд по сторонам – заметил ли кто-нибудь ее невероятное сияние? Взгляд на Алексея, проверить – любуется ли? Он любовался.
Алексей постоянно ею любовался и не мог скрыть своего восхищения. Накупил ей ворох одежды, цветные платья на бретельках, белое и красное фигаро, шляпы с бантами, сандалии с высокими пряжками, как хороша она была, когда по вечерам, намаявшись от суеты путешествий, от жары и духоты, они выходили на непременную прогулку по пляжу. Мягкий шелковистый песок, в Майами-Бич такой нежный и ласкающий ступни песок, плавно и постепенно переходящий в море, столь же ласкающее и нежное. Градус повышенный, и эта влажность запретных страстей, разлитая в воздухе, придающая происходящему окраску полусна-полуяви, картинка в 3D, глупо верить в ее реальность, придуманная явь! Он нехотя вспоминал о запланированном на завтра, с трудом удерживаясь от бесцельного похода куда-то вдаль, перейти за полоску горизонта. Зыбкая безбрежность манила, хотелось раствориться в ней. Хотелось остаться одному.
