– Вы удивительно красивая женщина, Ирина, – сказал Монах, заглядывая ей в глаза.
– А толку? – фыркнула она. – Ленька пишет никому не нужную книжку, работать не хочет… хоть бы ты его, Леша, куда-нибудь приткнул, а то сидим на мели как… пираты! – Она рассмеялась.
– А деньги Левицкого? – спросил Добродеев. – Вы же наследники.
– Ха! На троих? Не уверена, отец Леньку не любил. Его никто не любит, кроме… – Она осеклась. – Все этой… безродной и Лариске! А ей и так от тетки куш! По-вашему, это справедливо?
– Кому? – подтолкнул ее Монах.
– Маленькой стерве Лике! Уродилось же чудо! Готовый убийца!
– Убийца? – Добродеев выразительно взглянул на Монаха.
– Ваша подруга, Олег Христофорович. Ей подлости не занимать. Вечно подглядывает, подслушивает… Отец воспитал монстра. Знал бы он когда-то… Я уверена, он тыщу раз пожалел! Бедный отец! Он один меня понимал. Только из-за меня он помогал Леньке, пристраивал, так у этого лузера все сквозь пальцы. Боже мой! – Она схватилась за голову. – Все коту под хвост!
– Ирина, я хочу спросить, – начал Монах, серьезно глядя ей в глаза, – что вы обо всем этом думаете?
– Я не знаю! – вскричала она в отчаянии, заламывая руки. – Театр абсурда! Проклятая семья… Чума! Мор! Я боюсь, что с Леней что-нибудь случится. Он такой ранимый, он так тяжело перенес смерть отца…
– Что заставляет вас думать, что вашему мужу грозит опасность? – осторожно спросил Монах.
– Всех Левицких хотят извести! Неужели вы не понимаете… это же все недаром! Одна эта останется… девчонка!
Монах и Добродеев переглянулись.
– Кто хочет?
– Рок! Космос! На этой семье слишком много греха. Клеймо! Роман Владимирович был, конечно, замечательным мастером, но безумно трудным человеком. Три раза женат… и любовниц… немерено. Он плевал на всех! Он их бросал, говорят, они травились и бросались под поезд. Они там все друг друга ненавидят, никто никогда не протянет руки, готовы утопить, подставить ножку… удавить! – Она замолчала, тяжело дыша, бессмысленно глядя на них, как человек, внезапно вырванный из сна.
– Вы хорошо знали Нору?
– Нору? – повторила она. – Нормально. Роман Владимирович сделал из нее великую актрису, а у нее даже голоса не было. А мне не помог. Ну да ладно, чего уж теперь… земля ему пухом! – Она махнула рукой. – Я на него зла не держу.
– Я уверен, вы замечательная актриса, Ирина, – заметил Монах.
– А толку? – повторила она. – Нужна удача, а у нашей семьи только гонор. Мы все неудачники, лузеры. Все! Тетка называла Леньку лузером… лузер и есть. Ненавижу! – Она ударила кулаком по столу; звякнуло стекло.
«О какой семье она говорит, – подумал он. – О семье старого Левицкого или о своей собственной?»
– Но не космос же их всех…
– Кого всех? Нора разбилась… Она гоняла как ненормальная! Сама виновата. Остальных… может, и космос. Тетя Нина… я ее практически не знала, Леня ее терпеть не мог, а Лариска ходила в любимчиках. Холодная расчетливая кукла. Недаром Виталий ее бросил. А тетка засудила кого-то… Говорят, – Ирина наклонилась к Монаху, – ей приходили письма с угрозами. Обвалилась пирамида! И Роман Владимирович… тоже! Сердце не выдержало. А нас таскают… сколько можно? Знаете, – она понизила голос, – они думают, что и его тоже, и никакое это не сердце…
– Романа Владимировича? – Монах тоже понизил голос. – И его тоже? Они так думают? Они вам сказали?
Она махнула рукой:
– Кто же такое скажет! А только я почувствовала, понимаете? Они выспрашивали, кто наследники, какие были отношения в семье, как он издевался… все знают. Эта сучка малая всех сливает.
– А ваша подруга Алиса?
– Алиса? – Ирина с недоумением смотрела на Монаха. – А что Алиса?
– Она же не семья.
– Ну и что?
– И кто ее, по-вашему?
Она увела взгляд, пожала плечами. Монах недолго думая достал из бумажника фотографию, положил перед ней. Она всмотрелась. Сидела, опустив глаза. Монаху показалось, она тянет время, не зная толком, что сказать.
– Вы же знали об их романе! – выпалил он наобум.
– Ну, знала. Все знали! – Она оттолкнула от себя фотографию.
– Кто все?
– Лика! Она сунула фотографию мне в сумку, еще летом. Дрянь! Я сразу поняла… позвонила ей, а она только хихикала. Дрянь, дрянь, дрянь! – В голосе Ирины прозвучала неприкрытая ярость.
– Вы говорили об этом с Алисой?
– Очень надо!
– А с мужем?
– С мужем? – произнесла она со странной интонацией. – О чем?
– Вы не боялись за свою семейную жизнь?
Она посмотрела на него долгим взглядом и вдруг рассмеялась.
– Нет!
– Любовь? – спросил Монах.
– Любовь? – Она зло рассмеялась. – Он неспособен на любовь. На любовь, на книгу, на карьеру. Ни на что неспособен. Ленька – импотент! После смерти Норы Алиска стала обхаживать Романа Владимировича… вот и получила.
– От кого?
– Откуда я знаю – от кого? От наследников! Я ее не убивала. И вообще, что вам от меня надо? Вы думаете, я не вижу? – В ее тоне прорвались агрессивные нотки. – Не ожидала от тебя, Лешка. И от вас… экстрасенс! – Слово прозвучало как плевок, столько она вложила в него яду. Она уже не смеялась, лицо дышало откровенной злобой. – Я не обязана отвечать на ваши вопросы! – Она схватила со стула сумку и бросилась вон из зала.
Ни Монах, ни Добродеев не попытались ее задержать.
– Ну и ведьма! – Добродеев поежился. – Бедный Ленька. Я пересекался с ней на тусовках, но там все было чин-чинарем, смеялись, танцевали, а тут такой взрыв. Теперь я его понимаю, я бы с такой тоже стал лузером. Я бы ее просто боялся.
– Тебе не кажется, что она играла? – спросил Монах.
– Зачем? Она окосела… ой, простите великодушно! – Он прижал руки к груди. – О дамах или хорошо, или никак. А вообще, Христофорыч, пустой номер. Это не она.
– Не факт. Ты думал, она после этого пойла сразу признается? Что это, кстати?
– Шартрез. Страшная вещь.
Монах налил в рюмку Ирины из графинчика, опрокинул, с шумом выдохнул:
– Неплохо! Очень даже неплохо! Ну, Митрич, подгадал! Актриса из нее хоть хорошая?
– Понятия не имею. По слухам, старый Левицкий пытался ее пристроить в драму, что-то до меня доходило… но она там не удержалась. Характерец сам видишь какой. – Он помолчал. – Я одного не понимаю: ей что, по барабану, что у ее подруги был роман с ее мужем? Леньку она презирает, а с подругой поддерживает отношения? Так получается? За всю свою бурную жизнь я убедился, Христофорыч, что любовь умирает, а ревность никогда. Даже когда амур пердю, все равно ревнуешь до полного помрачения. Или я чего-то недопонимаю?
