Он направился к нарикам у витрины. Те смотрели на него безразлично… Нет, не совсем безразлично. Один из них, смутно знакомый, посмотрел налево и сделал Катцу еле заметный знак.
Данни остановился. По эскалатору с Дроттнигсгатан спускалась стайка подростков, а за ними – два шпика.
Катц попятился. Отошел на несколько метров и втиснулся в поток пассажиров.
Подошедший поезд как раз выплюнул новую лавину, и людская масса поволокла его к эскалатору.
Уже объявили розыск? С портретами и прочими атрибутами, согласно инструкции?
Наркоманы внезапно исчезли. Данни не заметил, когда именно, – их просто нигде не было. Почувствовали, что назревает облава, – и испарились. Он посмотрел на эскалатор с другого входа, от «Оленса». Еще трое в штатском. Их ни с кем не спутаешь – двое мужчин и женщина в спортивном костюме.
Катц попятился и, расталкивая людей, сдвинулся на правую сторону эскалатора. На него ворчали, кто-то даже толкнул, и он чуть не упал. Оглянулся – полицейские исчезли. Нет, вон спина. Этот пошел на Платтан
[5]
.
Значит, охотятся не за ним. Пока, по крайней мере.
Через пять минут клюнуло. Вокзал – настоящий притон, и как с этим ни борись, все постоянно возвращается на круги своя. Наркоманы и проститутки, как муравьи, – их гонят, выкуривают, устраивают облавы, но толку никакого: полиция исчезает, и все идет по-старому.
Он увидел ту самую женщину с карманным зеркальцем. Проститутка, понял Катц, подойдя поближе. Работает на улице, а сюда пришла ради необходимых гигиенических процедур. К тому же оказалась намного моложе, чем ему показалось поначалу.
Она сразу узнала паренька на снимке – знаю, сказала она, но не видела уже около месяца. Бомж. Зимой жил в доме призрения на Фридхемсплане, она тоже там ночевала, но его выгнали – принес с собой наркоту. Он такой… нелюдимый, гуляет сам по себе.
Она посмотрела на снимок еще раз.
– Юнас… – Голос расхлябанный, неустойчивый, тоже, видно, сидит на игле. – Его все называют Юнас. Сам понимаешь, никто не знает… может, его зовут и по-другому. У парня не все шарики на месте, к тому же он почти глухой. Даже социалка с ним не справляется. На него находит. Никогда не знаешь, чего ждать. У него, говорят, СПИД.
– А у кого покупает?
– А вот этого я не знаю.
– А где он ошивается, когда не в ночлежке?
– Здесь где-то. – Она пожала плечами. – Поищи на Платтан. Еще говорили, в каком-то брошенном доме за городом. Или спит в туннелях. Я же сказала – с людьми у него не получается.
– Какие туннели?
– Клара-туннель. Как крыса, ей-богу…
Она опять достала зеркальце и начала румянить восковые щеки. Грубые поры на коже… он внезапно увидел шрамы от залеченных угрей, как через лупу, словно когда-то ей выстрелили в лицо из дробовика… Морщины в углах рта и глаз – выглядит лет на двадцать старше, чем на самом деле.
Уже за полночь Катц вошел в туннель к Центральному мосту. Выбрал вход с Ваттугатан. Движения почти не было. Кратчайший путь – через погост церкви Святой Клары, мимо часовенки, где община днем раздавала бесплатную похлебку для бездомных. Вход в туннель забран железной решетчатой дверью, но она всегда открыта на случай экстренной эвакуации.
Холодный свет ламп дневного света освещает серую бетонную трубу. Под потолком с тихим ворчанием медленно, почти незаметно вращаются мощные вентиляторы. С правой стороны нечто вроде узкого тротуара – его используют рабочие для текущего ремонта.
Из-за поворота вынырнул автомобиль. Ослепил светом фар. Водитель, очевидно, увидел его и сменил полосу движения – подальше от греха. В пятидесяти метрах на стене – желтый плакатик с черными буквами: телефон экстренного вызова. И стрелка. Катц прибавил шаг.
Ангела. Понять невозможно. Только что они встречались, она разговаривала с ним, а теперь ее нет. Нет границы между жизнью и смертью. Может быть, и есть. Человек долго болеет, сегодня он еще жив, а завтра приходит понимание – нет, я уже не жив. Я мертв. Может быть. Но не в этом случае. В этом случае границы нет, и оттого еще более непостижимо.
Он дошел до первой телефонной ниши – неглубокая, примерно метр на два. Там никого не было. Голая лампочка на потолке – обычная лампа накаливания. Бомжи выкручивают эти лампы из патрона, когда спят. На полу валяется окровавленный тампон, а прямо под телефоном – смятая пивная банка.
Прошло сразу несколько машин с шумом, многократно усиленным эхом пустой пятиметровой бетонной трубы. В тридцати метрах – еще одна ниша, но там темно. Он зажег бессознательно захваченный в квартире карманный фонарик. Пожилой дядька спит в спальном мешке на матрасе из гофрированного упаковочного картона. У ног – пластиковый пакет со всем его имуществом.
Здесь тоже есть лестница к выходу, только он не мог сообразить куда. На ступеньке стоит туристский примус. В картонном ящике рядом – несколько банок с консервами, пластмассовые стаканы, ложки и вилки.
Данни ошибся – бомж не спал. Не успел он к нему приблизиться, тот сел и посмотрел на него вопросительно.
– Чего тебе? – Голос усталый и бесцветный, как будто ответ его совершенно не интересовал, а спросил он просто так, из вежливости.
Катц показал ему фотографию.
– А… глухой. Зачем он тебе?
– Нужен. Очень нужен.
– Ты что, снют?
– Нет.
– А нет, так обосрись.
Он снова лег, пошарил рукой по цементному полу, нашел шарф и аккуратно расправил на лице. Катц сжал в кулаке замахрившийся край шарфа и изо всех сил дернул.
– Погаси свой мудацкий фонарь, черт бы тебя побрал!
Бомж опять сел и злобно уставился на Катца. Только сейчас Данни заметил, что на ступеньке стоит еще один картонный короб с черным полиэтиленовым мешком для мусора.
– Когда ты его видел в последний раз?
– Недели две назад, – неохотно сказал старик. – Он обычно спит в самом начале туннеля. Но там все время лампа горит. Давно уже… Наверно, перебрался куда-то.
– Куда?
– В метро… один кореш говорил. Между Хёторьет и Родмансгатан есть хорошие норки. Ты бы видел его, когда он уколется… Скорчится, забьется в свою дыру и двое суток не встает. Гадит под себя… вонь на весь туннель. И никто не поможет… а ведь он совсем еще пацан! Но сейчас, говорят, в завязке. Я его встретил в Централе с неделю назад – как огурчик. Кто-то ему все-таки помогает.
Длинный монолог отнял у старика все силы, и он снова улегся на свой картонный матрас.
– Он не в себе маленько, – добавил бомж сипло. – Его в детстве так колошматили, что он оглох напрочь. Так говорят. Не знаю, может, и правда… Да отвяжись ты…
