Запрет на поездку (де-факто – на выезд из страны) был тщательно «декорирован». 22 апреля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление:
«Ввиду сообщения НКВД о том, что товарищу Тухачевскому во время поездки на коронационные праздники в Лондоне угрожает серьезная опасность со стороны немецко-польской террористической группы, имеющей задание об убийстве товарища Тухачевского, признать целесообразным отмену решения ЦК о поездке товарища Тухачевского в Лондон»[310].
Решение Политбюро основывалось на спецсообщении Н. И. Ежова от 21 апреля 1937 г. И. В. Сталину, В. М. Молотову и К. Е. Ворошилову. Вот его текст:
«Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки товарища Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международные осложнения. Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану товарища Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку товарища Тухачевского в Лондон отменить. Прошу обсудить»[311].
На спецсообщении стоит резолюция Сталина: «Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин». Рядом – рукой Ворошилова: «Показать М. H. 23.IV.37 г. КВ». На этом же экземпляре расписался Тухачевский, подтвердив тем самым, что он ознакомился с документом. Как годы спустя констатировала Комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х гг., «никаких материалов о подготовке подобного террористического акта над М. Н. Тухачевским у КГБ СССР не имеется, что дает основания считать это спецсообщение фальсифицированным»[312].
Следующий ход: резкое понижение заместителя наркома обороны в должности. 9 мая 1937 г. К. Е. Ворошилов обратился в Политбюро ЦК ВКП(б) с письмом об утверждении новых должностных назначений. 10 мая 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение:
«Утвердить: Первым заместителем народного комиссара обороны Маршала Советского Союза товарища Егорова А. И. Командующим Приволжским военным округом – Маршала Советского Союза товарища Тухачевского М. Н. с освобождением его от обязанностей заместителя наркома обороны»[313].
Симптоматично само назначение на должность первого замнаркома обороны – вместо Тухачевского – маршала Егорова. Именно Егоров в свое время безоговорочно поддержал решения Сталина и Ворошилова саботировать приказы Тухачевского о штурме Варшавы и наступать на Львов. «Польский след» проступил и здесь. Он рефреном возникал и на партийных заседаниях в присутствии Сталина, и – впоследствии – на допросах. 11 мая Тухачевского официально сняли с должности заместителя наркома и отправили в Куйбышев – командовать войсками Приволжского военного округа. Перед отъездом, 13 мая, он добился встречи со Сталиным[314]. 22 мая в Куйбышеве Тухачевский был арестован и отправлен на Лубянку.
В тот же день был арестован председатель Центрального совета Осоавиахима Р. П. Эйдеман, 29 мая – командующий Белорусским военным округом И. П. Уборевич, 30-го – командующий Киевским военным округом И. Э. Якир.
Арестованные раньше Тухачевского военачальники (А. И. Корк, В. М. Примаков, В. К. Путна, Б. М. Фельдман) уже давали «саморазоблачающие» показания. Они – примитивная компиляция правды и вымысла. Однако в процессе следствия, разумеется, грубость «стыковок» никого не интересовала, как собственно, и доказательная база, вернее, ее отсутствие. Определяющим правилом, которым руководствовались следователи, была артикулированная Генеральным прокурором СССР А. Я. Вышинским формула о признании подсудимого как «царице доказательств».
Практически сам факт ареста органами НКВД априори воспринимался и следствием (его вел НКВД), и официальными партийно-правительственными кругами как доказательство виновности арестованного. Причем предъявляемые обвинения нередко по сути были эвфемизмами для прикрытия прямого указания «убрать» политического противника или показавшуюся неблагонадежной группировку. Тем более, что такого рода процессы контролировались (и во многом инспирировались) лично Сталиным, о чем знали все исполнители.
К «Делу военных» Сталин проявлял особый интерес. Он не только изучал протоколы допросов арестованных, но и почти ежедневно принимал Н. И. Ежова, а 21 и 28 мая 1937 г. – и его заместителя М. П. Фриновского, непосредственно участвовавшего в фальсификации обвинения. О методах работы свидетельствуют данные графологического анализа.
«В результате почерковедческого исследования представленных рукописных текстов и сравнительного анализа их с образцами почерка рукописных текстов 1917 и 1919 гг., представленных на 4-х листах, установлено следующее:
…При анализе почерка, которым исполнены исследуемые рукописные тексты «Заявлений», «Показаний» Тухачевского М. H., в каждом из исследуемых документов наблюдаются:
– тупые начала и окончания движений, извилистость и угловатость штрихов (большая, чем в свободных образцах, несмотря на преобладающую угловатую форму движений); наличие неоправданных остановок и неестественных связей, то есть признаки, свидетельствующие о замедленности движений или – нарушении координации движений.
Кроме того, в почерке исследуемых рукописных текстов наблюдаются нарушения координации движений 2-й группы, к которым относятся:
– различные размеры рядом расположенных букв;
– отклонения букв и слов от вертикали влево и вправо;
– неравномерные расстояния между словами – от малого до среднего;
– неустойчивая форма линии строк – извилистая;
– при вариационном направлении линии строк: горизонтальному, нисходящему внизу, восходящему вверх;
– различные расстояния между словами – от малого до большого. Указанные выявленные признаки в совокупности свидетельствуют о необычном выполнении исследуемых рукописных текстов, которое может быть связано:
– либо с необычными условиями выполнения – выполнение рукописных текстов непривычным пишущим прибором, в неудобной позе, на непривычной подложке и т. п.;
– либо с необычным состоянием исполнителя рукописных текстов – состояние сильного душевного волнения, опьянения, под воздействием лекарственных препаратов и т. п.
Совокупный анализ исследуемых признаков почерка с анализом письменной речи исследуемых документов говорит о доминирующем значении второй причины и позволяет предполагать исполнение исследуемых рукописных текстов лицом, находящеимся в необычном состоянии»[315].
Данные почерковедческой экспертизы, как представляется, проясняют давно обсуждаемый среди исследователей вопрос о «добровольности – недобровольности» показаний.
