Впервые на всем этапе следствия в течение четырех дней, я заявляю вполне искренне, что ничего не буду скрывать от следствия»[339].
Упомянутые в заявлении лица – партийные и военные руководители, руководители германского генштаба – действительно контактировали с советским военным руководством. Такова была служебная необходимость.
По мнению эксперта-графолога, авторскими в вышепроцитированном тексте являются, видимо, только первый и последний абзацы. Последующий текст, вероятнее всего, выполнялся под диктовку. Доказательством этого тезиса являются «непривычные для автора построения предложений – более краткие и упрощенные по строению» и кроме того – необычность написания фамилий. «Все фамилии выполнены не одномоментно (различный наклон в каждой из фамилий, различные расстояния между словами, а также различный рисунок знаков препинания, в частности запятых), то есть такое выполнение возможно под диктовку другого лица»[340].
Весьма важным для понимания происходившего представляется и факт участия ОГПУ-НКВД в «сопровождении» деятельности советских военачальников в «немецком направлении» в период советско-германского военного сотрудничества. Контакты руководящего состава РККА с представителями Германии уже с момента их возникновения «просвечивались» советскими спецслужбами и, что существенно, нареканий у последних не вызывали. Примечательно, например, спецсообщение начальника особого отдела ОГПУ И. М. Леплевского председателю Реввоенсовета Ворошилову от 21 декабря 1931 г. В сообщении воспроизводилась беседа Тухачевского с германским послом в Москве г. фон Дирксеном по вопросам сотрудничества в области военной индустрии[341]. Именно Леплевский вел дела арестованных по «Делу военных» и, соответственно, не мог не знать истинное положение вещей.
Уборевича, командующего Западным округом, арестовали практически одновременно с Тухачевским, и с этого момента «немецкая карта» стала доминирующей. (Уборевич закономерно считался сторонником «германской модели» развития Красной Армии в конце 20-х гг. Он провел в Германии, стажируясь в немецком Генштабе, почти полтора года и, вернувшись, считался одним из признанных специалистов в области современных вооружений и немецкой военной доктрины.
«Я являлся одним из руководителей военного заговора, членом его центра и намерен Вам сейчас правдиво изложить все обстоятельства связанные с военным заговором, о его участниках и проведенной контрреволюционной работе. В заговор я был вовлечен Тухачевским, который его возглавлял. В состав центра, руководившего антисоветским военным заговором, входили Тухачевский, Якир и Уборевич. Мы поддерживали контакт с Гамарником, которого информировали о всей нашей заговорщической работе, о наших задачах и планах… Предварительно хочу изложить ряд обстоятельств, предшествовавших созданию заговора. Ему предшествовала военно-политическая группировка в составе Тухачевского, Якира и меня, Уборевича, направленная против руководящего единства армии и Ворошилова. Сначала на этой почве произошло мое сближение с Тухачевским. С конца 1933 г. Тухачевский сблизил меня с Якиром… так же как и мы, резко критиковал работу Наркома Обороны и выражал свое недовольство руководством Красной Армии»[342].
Вероятно, подобное неудовольствие имело место: конфликт между «техниками» и «конниками» существовал, периодически обостряясь. Действительно, внутри руководства РККА существовала группа военных, недовольных непрофессионализмом Ворошилова. В данном случае это не только интерпретируется как «заговор», но и становится доказательством вражеской деятельности.
Уборевич продолжает: «У Тухачевского большую роль помимо всего прочего играло также личное честолюбие. Когда после смерти Фрунзе было намечено назначение наркомом Ворошилова, Тухачевский был до крайней степени обозлен, он почти все годы впоследствии говорил, что если бы не Буденный и Егоров, то Ворошилов никогда не удержался [бы]…
Как я уже указывал на почве недовольства руководством Красной Армии произошло сближение между Тухачевским, Якиром и мной и несмотря на ряд существовавших между нами разногласий мы сблокировались и вели ожесточенную кампанию против Ворошилова. В этих вопросах нас постоянно поддерживал Гамарник, попутно росли и наши антисоветские настроения. Тухачевский от меня своих антисоветских взглядов не скрывал. Я же с 1933 г. испытывал сильное колебание по вопросам коллективизации, считал, что партия проводит неправильную политику… (Уборевич говорит о событиях 1935 г. – Ю. К.) Тухачевский начал разговор на тему о предстоящей войне и, обрисовав мне внутреннее и внешнее положение Советского Союза как совершенно неустойчивое, подчеркнул, что наряду с этим германский фашизм изо дня в день крепнет и усиливается»[343].
Эти «признания» по сути отражают умонастроения советской военной элиты: специалисты, часто бывавшие в Германии и, соответственно, имевшие отчетливые представления о ситуации там, предвидели военную опасность, исходившую от возрожденного вермахта. В этом смысле примечательны нижеследующие показания Уборевича, в которых, несмотря на «сценарные», вдиктованные искажения, просматриваются реальные следы анализа.
«Особый упор он сделал на развертывание Германией могущественной армии, на то, что на решающем Западном фронте немецкие войска будут превосходить Красную Армию в полуторном размере… Он мне заявил, что мы не только должны ожидать поражения, но и готовиться к нему для организации государственного переворота»[344].
Тухачевский был вынужден называть все новые и новые фамилии участников «заговора» – отрабатывалась задача масштабности. Кроме того, следствию необходимо было вовлечь в процесс представителей разных сфер военной элиты. В заявлении Тухачевского от 10 июня 1937 г. это проявляется весьма четко.
«Помощнику Начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР Ушакову Так как я заявил о том, что решил искренне и чистосердечно давать показания о всем, что мне известно по поводу антисоветского военного заговора, то я, вспомнив фамилии участников заговора, не названных мною ранее, сообщаю их следствию дополнительно. Мне известны следующие участники заговора: Левинзон, Аронштам, Векличев, Орлов…, Клочко, Германович.
Помимо того уточняю, что хотя четкие задания по подготовке поражения на территории БВО и КВО, и относятся к весне 1936 г., но и до этого, в 1935-ом г., между участниками центра военного заговора происходили обсуждения вопросов оперативного вредительства, то есть по существу, пораженческой деятельности. Прошу приобщить к делу эти мои дополнительные показания»[345].
Из заключения графолога: в вышепроцитированном тексте Заявления от 10 июня 1937 г. наблюдаются признаки, свидетельствующие о необычном состоянии исполнителя. При этом текст, вероятнее всего, выполнялся под диктовку, особенно в части перечисления имен (здесь встречаются более дуговые движения, более вертикальный наклон по сравнению с рядом расположенным записями, а также между собственно выполненными фамилиями). Используется «казенный стиль» изложения, особенно в последних двух абзацах (например, в части уточнения: «то есть по существу пораженческой деятельности»)[346].
На страницах дела – ржаво-коричневые пятна, брызги. В заключении Центральной судебно-медицинской лаборатории Военно-медицинского управления Министерства обороны СССР от 28 июня 1956 г. говорится:
