После окончательного отказа Литвинова в июле 1936 г. согласиться на сохранение оборонительного союза Бухареста и Варшавы[494] падение Титулеску и постепенная переориентация Румынии стали делом нескольких недель.
Стратегические предложения руководства РККА шли «рука об руку» с отчужденностью и настороженностью советской дипломатии в отношении западных соседей. В январе 1936 г. нарком Ворошилов и начальник Генштаба Егоров издали директивы об отработке проблем начального периода войны на западном театре и проведении соответствующих маневров, штабных игр и др.
Основной сценарий предусматривал, что против СССР выступят соединенные силы Германии, Польши, Эстонии и Финляндии. К числу возможных союзников Германии были отнесены также Румыния и Латвия[495]. Запоздалые попытки французских военных поколебать сложившееся в руководстве РККА мнение о Польше как неизбежном противнике, успеха, разумеется, не имели. В качестве потенциального противника советские военные рассматривали не только Польшу, но и все остальные соседние западные государства. «Наши ближайшие соседи ведут себя по-прежнему далеко не добрососедски и, разумеется, ждать добра от них также не приходится», – отмечал нарком Ворошилов, закрывая заседание Военного совета при Наркомате обороны в октябре 1936 г.[496]. О союзе с Францией и Чехословакией никто из высших командиров, на протяжении целой недели обсуждавших задачи Красной армии, не вспомнил.
Поскольку акции гитлеровского правительства начиная с 1935 г. не наталкивались на сколько-нибудь значительное сопротивление европейских держав, оно действовало все откровеннее: восстановление всеобщей воинской повинности и ремилитаризация Рейнской области в сочетании с форсированным вооружением страны – таковы были первые этапы. Вместо того чтобы изначально ограничить данные процессы, что при военном превосходстве западных держав в первые годы национал-социалистического господства было еще возможно, Англия и Франция (недооценивая методы и динамику формирования тоталитарной гитлеровской системы) считали, что смогут успешнее способствовать решению всех спорных вопросов политикой умиротворения.
В 1936 г. Гитлер де-юре осуществил сближение с Италией, («ось» Берлин – Рим), а также укрепил позицию Германии как бастиона против большевизма, заключив с Японией Антикоминтерновский пакт. Год спустя он на секретном совещании 5 ноября 1937 г. в самом узком кругу заявил, что для него в решении вопроса о германском жизненном пространстве есть только один путь силы, а без риска этот путь немыслим[497].
Отстаивая свое убеждение о необходимости поставить заслон агрессивным устремлениям Гитлера, Литвинов немало способствовал тому, чтобы укрепить военно-политические позиции СССР. В его активе было вступление СССР в Лигу Наций, заключение советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимной помощи. Его не могли вдохновлять сталинские «игры» с нацистами. Так, в письме Сталину он предлагал незамедлительно начать широкую кампанию по разоблачению агрессивной, антисоветской политики германского фашизма[498]. Однако услышан не был – советское руководство по-прежнему предпочитало обтекаемые формулировки в оценках курса гитлеровской Германии и рассчитывало на сближение.
Характерен в этом смысле меморандум советника немецкого посольства в Москве Твардовского, направленный в МИД Германии:
«В отношении Германии отмечается явное колебание. Против политики Литвинова, стремящегося к окружению национал-социализма и его уничтожению, выступают другие круги, стремящиеся к созданию «модус вивенди» с Германией; они придерживаются того взгляда, что сожжение всех мостов, ведущих в Германию, сопряжено с большими опасностями для Советского Союза. Так как в настоящее время не ожидается никаких встречных шагов со стороны Германии в политической области, то пытаются поддерживать нить экономических отношений с ней, чтобы выиграть время. Каждый год мира считается большим плюсом для внутреннего, экономического и военного усиления СССР»[499].
Во исполнение политики «осторожного, но неуклонного сближения» был утвержден проект устного отчета советского торгпреда в Берлине Д. Канделаки Я. Шахту. Проект завизировали члены Политбюро: Сталин, Молотов, Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов[500]. По существу это было послание советского руководства германскому правительству. 29 января 1937 г. послание было получено Я. Шахтом. Оно звучало следующим образом:
«Советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в свое время даже делало ему определенные политические предложения. Советское правительство отнюдь не считает, что его политика должна быть направлена против интересов германского народа. Оно поэтому не прочь и теперь вступить в переговоры с германским правительством в интересах улучшения взаимоотношений и всеобщего мира. Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей: оно согласно также считать конфиденциальными и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом»[501].
Шахт отправил документ о встрече министру иностранных дел Германии К. фон Нейрату. Однако советские предложения были негативно оценены Гитлером, и контакты в Берлине не дали тех результатов, на которые рассчитывали в Москве. В личном письме от И февраля 1937 г. Нейрат писал Шахту: «Я согласен с фюрером, что в настоящее время переговоры с русскими не приведут ни к какому результату… Совсем другое дело, если ситуация в России будет развиваться дальше в направлении абсолютного деспотизма на военной основе. В этом случае мы, конечно, не упустим момент снова вступить в контакты с Россией»[502].
Очевидно, нацисты уже тогда решили дать отрицательный ответ. А в Кремле и в советском полпредстве в Берлине продолжали рассчитывать на достижение позитивных сдвигов в советско-германских делах. Строго говоря, военно-политические претензии рейха к Советскому Союзу не были тайной для советских дипломатов. В частности, Шахт в беседах с Канделаки и его помощником по торгпредству Л. X. Фридрихсоном потребовал «ухода» СССР из Испании, Чехословакии, отказа от поддержки Народного фронта во Франции и прекращения политики окружения Германии кольцом квазисоветизированных стран.
Во второй половине 30-х гг. (как и в конце 20-х – начале 30-х) в политическом руководстве СССР все еще имелись, как минимум, два подхода к контактам с Германией. Если первый, направленный на максимальный альянс, олицетворяли Сталин, Молотов и осуществлявшие их линию Радек, Канделаки и другие, то второй был представлен прежде всего наркомом иностранных дел Литвиновым, считавшим, что компромисс с Германией должен все-таки иметь определенные границы, и группой военачальников во главе с Тухачевским. В советском руководстве не было четко оформленной альтернативной – «антигитлеровской» – линии, но были люди, исповедовавшие иные, чем Сталин, подходы и принципы в международных делах.
Однако в тоталитарных условиях сталинской системы никто, кроме самого Генсека ВКП(б), не мог реально воздействовать на советский курс в отношении Германии (как и в целом на советскую внешнюю политику). Молотов и Ворошилов являлись по сути лишь проводниками его воли.
