«Наши враги говорят, что Советское правительство не ведет никакой торговли и что наши торговые представительства созданы для прикрытия пропаганды. Нас обвиняют в том, что мы подчиняем себе Коминтерн и что мы вмешиваемся во внутренние дела государств. Я воспользуюсь этим случаем, чтобы еще раз разъяснить, что между Советским правительством и Коминтерном не существует какой-либо взаимной зависимости, каких-либо условий подчиненности. Они не подчинены друг другу и независимы друг от друга»[42].
Быстрый разгром Гамбургского восстания и подавление революционных выступлений в Саксонии и Тюрингии вызвали определенные изменения в расстановке сил в ЦК РКП(б) и в Политбюро. По сути дела потерпели поражение безоглядные сторонники «революционной тактики» – Троцкий, Радек, Зиновьев[43]. Представители более прагматичного курса в отношении Германии, и прежде всего Сталин, хорошо понимавший, что придется строить социализм в «одной, отдельно взятой стране», упрочили свое положение, обвинив своих оппонентов в «германской неудаче».
16 августа 1924 г. был принят «план Дауэса» – план экономической стабилизации Германии за счет американских и английских займов. Это событие положило начало активному включению Германии в мировую политику.
16 октября 1925 г. в Локарно состоялось подписание Рейнского гарантийного пакта, закрепившего статус-кво западных границ Германии. 8 сентября 1927 г. Германия была принята в Лигу Наций и получила постоянное место в ее Совете. Перспектива включения Германии в систему сотрудничества с западными странами приняла в 1925–1926 гг. отчетливые очертания. Председатель Исполкома Коминтерна Г. Е. Зиновьев уже тогда предлагал признать, что «переориентация Германии есть свершившийся факт, который имеет гигантское значение для нас»[44].
Брокдорф-Рантцау был убежден, что инициированная Штреземанном разрядка в отношениях с Францией не только является живительным элементом в военных контактах в Москве, но служит центральной составной частью немецкой политики балансирования между Востоком и Западом. После заключения договора в Локарно в 1925 г. Брокдорф-Рантцау полагал, что секретная военная кооперация могла бы быть единственным средством, обеспечивающим дальнейшее сотрудничество с Москвой.
Нарком внешней торговли Красин заявил на XIII съезде РКП(б), что Россия и Германия по объективным условиям как бы созданы друг для друга[45].
Несомненно, что за всем этим стоял конкретный политический расчет. Он заключался в том, чтобы, использовав имеющиеся противоречия между Антантой и побежденной Германией, расколоть враждебное СССР капиталистическое окружение, прорвать экономическую и дипломатическую блокаду страны, усилить ее оборонную мощь за счет военно-политического и технического сотрудничества с Германией. При этом вопросы обороны выдвигались на первое место.
Выступая на январском 1925 г. Пленуме ЦК ВКП(б), Сталин отмечал: «Вопрос о нашей армии, о ее мощи, о ее готовности обязательно встанет перед нами при осложнениях в окружающих нас странах как вопрос животрепещущий… Если война начнется, то нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить»[46].
В марте-апреле 1926 г. обсуждение проекта советско-германского политического договора вступило в решающую стадию. Советская сторона добилась внесения устраивавших ее поправок в статьях 2 и 3, после чего текст договора был практически согласован. 24 апреля 1926 г. в Берлине состоялось его подписание.
В статье 1 говорилось, что основой взаимоотношений между СССР и Германией остается Рапалльский договор. Правительства обеих стран обязывались «поддерживать дружественный контакт с целью достижения всех вопросов политического и экономического свойств, касающихся совместно обеих стран».
Статья 2 гласила, что «в случае если одна из договаривающихся сторон, несмотря на миролюбивый образ действий, подвергнется нападению третьей державы или группы третьих держав, другая договаривающаяся сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта».
В статье 3 указывалось, что ни одна из договаривающихся сторон не будет примыкать к коалиции третьих держав с целью подвергнуть экономическому или финансовому бойкоту другую договаривающуюся сторону[47].
Договор был заключен сроком на пять лет.
Учитывая политическое значение военного сотрудничества для взаимоотношений двух стран, а также его практическую пользу в деле повышения боеспособности РККА, полпред СССР в Германии H. Н. Крестинский настоял на проведении в Берлине в марте 1926 г. переговоров советской военной делегации с высшим политическим и военным руководством Германии.
Советское видение сотрудничества было представлено И. Уншлихтом. Учитывая, что военно-промышленное сотрудничество для Москвы было главным, основной упор Уншлихт сделал именно на него:
1. В военной промышленности: советская сторона предоставляет подходящие заводы, немецкая – недостающее оборудование и капиталы; обе стороны делают гарантированные заказы; к военному производству присоединяются смежные отрасли гражданской промышленности.
2. Проведение в СССР научных опытов и испытаний для развития запрещенной в Германии военной техники.
3. Развитие военных школ рейхсвера в СССР.
4. Взаимное участие на маневрах, полевых поездках, военных играх.
5. Обмен разведывательными данными («Его желательно развивать так, чтобы “с немецкой стороны получать больше, так как мы передаем все, могущее их интересовать”»)[48].
Сект согласился с такой постановкой вопроса, отметив лишь, что при этом надлежит считаться с отсутствием у рейхсвера собственных средств, достаточных для постановки новых производств в СССР.
12 июля 1926 г. новый немецкий посол Г. фон Дирксен подвел итоги:
«1200 тыс. снарядов складированы в Ленинграде, будут транспортированы в Германию (нарушение Версальского договора). 2. Липецк. Обучение немецких курсантов в военной школе летчиков (нарушение Версальского договора). 3. Обмен военными и морскими миссиями (если, может быть, и не нарушение Версальского договора, то, во всяком случае, опасность тяжкой компрометации). 4. Мы строим в России химзавод. 5. Мы содержим танковую школу. 6. “Юнкере”. 7. Предстоят переговоры с Уншлихтом о переносе немецкой (военной) промышленности в качестве оборонной промышленности в Россию (“Райнметалл”, “Круп”). 8. Мы инвестировали в военную промышленность 75 млн марок»[49].
Ориентация на упрочение отношений с Германией и борьба с Польшей за влияние в Северо-Восточной Европе, являвшиеся первостепенными и органично взаимосвязанными направлениями международной политики СССР второй половины 1920-х гг., вполне соответствовали стратегическим установкам Красной Армии. Действовавший к середине 1920-х гг. план развертывания Красной Армии в случае войны на Западе исходил из предпосылки одновременного выступления против СССР Польши и Румынии, которые будут опираться на поставки военных материалов и вооружения со стороны Франции, Чехословакии и Великобритании. В докладе начальника Штаба РККА Тухачевского, подготовленном в конце 1925 г. и содержавшем первый набросок всеобъемлющего плана войны, предлагалось подтвердить этот тезис и предусмотреть на западном театре три основных операционных направления (два против Польши, одно против Румынии). «Прибалтийские государства Эстония, Латвия, Литва и Финляндия, несмотря на ряд мероприятий, предпринятых Польшей с целью вовлечения их в общий антисоветский союз, несмотря на то что эти государства (за исключением Финляндии) фактически на вхождение в такой союз согласились и даже есть основание предполагать, что контактная военная работа между ними и Польшей ведется, все же ввиду их слабости всегда будут занимать оборонительную позицию»[50], – считал Тухачевский, предлагая исходить из предположения об условном нейтралитете прибалтийских государств.
