В одну из самых серьезных и продолжительных поездок по СССР Кестринг отправился на своем автомобиле в мае 1937 г. Маршрут путешествия – российское Черноземье, Украина, Крым, Донбасс, Кубань и Кавказ. Цель заключалась в том, чтобы лично ознакомиться с жизнью названных регионов Советского Союза.
«Еще за восемь дней до моего отъезда, – записал позже Кестринг в своем докладе, – два каких-то подозрительных автомобиля все время стояли у моей квартиры. Через несколько километров по выезде из пределов Москвы мне стало ясно, что впервые за мной, так же как и за всеми другими атташе, гонится по пятам НКВД. На вопрос, кто они, они ответили, что едут для моей охраны. Разумеется, они ехали для того, чтобы лишить меня возможностей всякого общения с населением и использования моего фотоаппарата. Однако, во вторую очередь, они предназначались действительно также для охраны, ведь если б что-нибудь случилось со мной, глава НКВД не захотел бы дать в руки нашей прессы такое хорошее средство пропаганды»[673].
В письме заместителю посла Германии в СССР Типпельскирху от 21 июня 1937 г. Кестринг писал об этой поездке: «В течение 9 дней я ехал в Тифлис, лучше сказать – я боролся с ужасной дорогой. Никакая другая автомашина, кроме моего “Хорьха”, не смогла бы одолеть эти 3000 км, из которых 2,5 тыс. просто невозможно описать. Несмотря на сопровождавших меня днем и ночью работников ГПУ, я смог сделать ценные наблюдения. Они, естественно, имели задачей «охранять» меня. Эти оковы все время опоясывали меня, «были назойливыми», но часто оказывали помощь. В этой стране это главное. Здесь можно получить иные впечатления, нежели в Москве, где все ограничивается газетами и дипломатическими сплетнями»[674].
Отчет о поездке Кестринг написал для последующей отправки в немецкий Генштаб. Однако доклад прочитали сначала на Лубянке, а потом – в Берлине. В один из летних вечеров, когда он наслаждался балетом Большого театра, а прислуга ушла из особняка домой, содержимое его сейфа пересняли на фотопленку советские контрразведчики[675].
В докладе Кестринга о поездке по Волге летом 1937 г. содержатся отнюдь не только сугубо военные наблюдения, но и описание социально-бытовых картин «русской жизни».
«Невыносимо радио, которое гудит постоянно, что жизнь была бы счастливой, если бы не было троцкистских фашистских шпионов и вредителей. Это весьма действовало на нервы. Кажется, и народу это действовало на нервы… Везде лозунги, лозунги, но восторга народа нет. В Екатеринограде (там размещалась большая немецкая колония. – Ю. К.) – большевистские лозунги на немецком языке. Кормят обильно, но невкусно. Типично и показательно для плановой советской экономики: мы плыли по рекам, где много рыбы, но на столе ни разу свежей рыбы не было. Даже в Астрахани, когда-то снабжавшей рыбой всю Россию, только сельдь на рынках и огромные рыбоконсервные фабрики»[676].
Кестринг отмечал, что советская экономика «все еще» зависит от урожайности. В 1937 г. урожай был очень хорошим. Очереди в хлебные магазины почти исчезли. И 1938 г. обещает тоже быть хорошим. Зато, фиксировал атташе в докладе, очереди в магазины за товарами и одеждой. В больших городах – очереди всю ночь. Либо этих товаров недостаточно, либо их плохо распределяют.
«Везде дворцы партии. Но пройдут еще десятилетия, пока все горожане получат квартиры. Что касается деревень: с 1914 г. тут не вбит ни один гвоздь. Бедность, бедность… Еще многие десятилетия ничего меняться не будет… Церкви разрушены, дома запущены, единственное украшение – площади с хилыми кустами и очередным Лениным из поддельной бронзы. Живут плохо»[677], – резюмировал он.
Специфические в военном отношении штрихи – рефрен доклада.
«Сообщения о якобы стопроцентной электрификации СССР не соответствуют действительности… Состояние дорог: когда сухо, можно проехать с любой скоростью, но когда дождь, движение невозможно. Таким образом возникают сложности с передвижением моторизованных войск. Мало самолетов в воздухе. Японские источники говорят, что близ Куйбышева расположено много складов. Если есть, то недалеко от железной дороги. И даже при удачной маскировке они должны быть заметны. Везде много элеваторов, это склады для хлеба. Когда в прошлом году ездил по Украине, этого не видел[678].
Немецкий дипломат-разведчик фиксировал:
«В крупных городах улицы красивы, дома в хорошем состоянии. Появляются многоэтажные здания: Горький, Куйбышев, Саратов, Астрахань, Рязань. Особенно Сталинград. Цель – показать Сталина как великого стратега Гражданской войны. Вокруг тракторного завода – новый фабричный город с казармами для рабочих и отдельными домами. Это соответствует западно-европейским представлениям»[679].
«О настроениях в народе судить сложно. В 1 и 2 классах путешествует состоятельная публика. Она особенно осторожна в высказываниях… Здесь царствует страх, особенно по отношению к иностранцам. Хлеб, огурец, чай с сахаром уже удовлетворяют массу людей. Если правительство может этим людям при хорошем урожае дать одежду и кастрюлю, то ему не нужно бояться ста миллионов населения. Это будет продолжаться до тех пор, пока у них нет потребностей выше покупки граммофона»[680].
В Генштаб и МИД Германии шли информационные и аналитические сообщения о военных парадах, о введении знаков различия в РККА в 1935 г., о стахановском движении в армии, о внутрипартийной борьбе и, конечно, о репрессиях. Колоритен отчет немецкого посольства в Москве в Берлин о параде 7 ноября 1935 г.
«Непосредственно на параде делать какие-либо заметки, как всегда, было нельзя. Однако дружественные лица обещали дать кино– и фотопленку. По единодушному мнению всех военных атташе, что-либо нового в отношении конструкций на параде показано не было, однако были чрезвычайно длинные орудия, о которых никому ничего конкретного известно не было. Речь Ворошилова была выдержана в духе восхваления достижений во всех областях. Успехи колхозов были особо выдающимися, и лишь известная недостаточность транспорта требовала мощного прорыва вперед. Речь содержала старые непреклонные заверения в миролюбии в противоположность всему миру. Наибольшую резкость речь приобрела лишь тогда, когда он стал грозить врагу, который «священные рубежи пролетарского государства» рискует преступить. Армия отшвырнет его туда, откуда он пришел!»[681].
В 1936 г. германская дипломатия фиксировала еще одну, ранее неприемлемую для СССР тенденцию – возрождение казачества. Это трактовалось как «ослабление большевистских позиций и боязнь недовольства». И – как одно из новых направлений милитаризации советской России. В различных газетах (например, «Правда» от 05.03.36.) тогда появились статьи о целесообразности восстановления старого казачества.
«Это особо примечательно, так как казаки Дона, Кубани и Оренбурга с давних пор считались заклятыми врагами Советской власти, – отмечалось в немецкой сводке. – Казаки были старой властью наделены землей, были все единоличниками и, в отличие от крестьян севера России, были объединены в общины, которым и принадлежала земля. В 1932-33 гг. возникло сопротивление казачества в форме саботажа полевых работ и всех коллективизационных мероприятий правительства. Как сейчас известно, были и вооруженные выступления. Путем жестоких мер… это сопротивление было подавлено. Напрашивается мысль, что возрождение старого казачества в новом духе является не только политической мерой… Эти мероприятия находятся в соответствии с наблюдаемым усилием кавалерийских частей на западной границе… В области Каменец-Подольска должен быть создан колхозно-кавалерийский корпус»[682].
