Охотно верю. Но, блин, крупные женщины не в моем вкусе. Впрочем, это мне никогда не мешало, так что не вижу никаких препятствий.
А как же малышка Кайра, которая как раз в моем? Ну да ладно, с этой магичкой ничего серьезного, и вообще, клятв друг другу не давали, и…
А не козел ли ты, Леон?
Козел. Тот еще козел — несомненно. Причем беспринципный и глупый. Поманили ослика морковкой, и у него слюна закапала.
Покачал головой:
— Не обижайся, но спать нам придется как братику и сестричке.
Магичка скорчила удивленную гримасу:
— От тебя не ожидала. Или я сильно изменилась из-за этих проклятых гор?
— Если и так, то не в худшую сторону.
— Спасибо, утешил. Меня, Леон, никто еще не отвергал.
— Я и не отвергаю. Просто… просто у меня имеются кое-какие личные планы, и ты в них никак не вписываешься.
— Я, вообще-то, на тебя серьезно и не претендовала. Ты свободен, я свободна, что тут плохого?
— Верю. Но будет свинством, если, думая об одной, я… Ну, ты сама понимаешь — очень некрасиво.
— Ты не очень-то похож на праведника.
— А я и не праведник.
— Твои личные планы — Кайра.
Я ничего не стал отвечать, но Литтейгисе ответ и не требовался:
— Неужели у тебя к ней все так серьезно, что на других теперь не смотришь?
— Ну, на тебя мне смотреть приятно, не скрою. Но давай начистоту: я заметил, что все вы относитесь к Кайре будто к любимой дочке, ну, или сестре. Прям поголовно ее опекаете, стараясь защитить от проходимцев.
— Вроде тебя.
— Да я тот еще паинька, не наговаривай.
— Ну да… паинька… конечно… Попробую поверить…
— Даже не сомневайся.
— И образ паиньки, разумеется, будет разрушен, если ты, неровно дыша к Кайре, при этом будешь волочиться за каждой юбкой.
— Ну вот, ты сама и ответила.
— Может, ты еще скажешь, что я сейчас тебе проверку устраивала? Хотела посмотреть, так ли уж сильно ты предан Кайре?
— Может, и так, точно не знаю.
— А вот скажи… — Литтейгиса выдержала длиннющую паузу: — Если бы у тебя не было таких подозрений, ты бы сейчас не стал строить из себя святошу?
— Ну как ты можешь во мне так сомневаться?
— Ты много врешь, Леон, женщину не обманешь.
— У меня есть недостатки, но я не такой уж козел.
— Я тебе не верю.
— Спокойной ночи, Литтейгиса.
— Спокойной ночи, Леон.
Ишь, проверки мне устраивают. Не верят. Носятся вокруг малышки Кайры, будто наседки. Нет уж, я не такой, я умею держать себя в руках.
Блин, а мы ведь с Литтейгисой как-никак муж и жена. Энергичный скрип кровати мог бы лишний раз доказать семейству Чабреро, что это действительно так. Все, чем можно подкрепить легенду, нужно использовать.
Спать, Леон! Спать!
* * *
— Вы умеете как следует пользоваться этой штукой? — спросил возничий в тот момент, когда я заносил в дилижанс наши скромные пожитки.
Указал он на винтовку, а здесь на такие вопросы мужчина обязан отвечать утвердительно, вот и я кивнул. Он кивнул в ответ и осклабился:
— А дамочка при вас ничего. Первый раз такую высокую вижу. Не совсем ядреная, но очень даже ничего. Красавица.
Подошедший на этих словах Долиас нахмурился, с легкой угрозой протянул:
— Эта дама приходится женой господину Бозусу, и я очень не рекомендую высказываться о ней неуважительно.
— Да что вы говорите, господин Долиас, я же к ней со всем уважением!
— Я на будущее сказал.
Судя по тому, как начал суетиться возничий, Долиас здесь — личность известная. И не такая уж миролюбивая, как можно подумать, его явно побаиваются. Ну да что я о нем знаю?
Долиас протянул руку:
— Удачной дороги вам, дон Бозус.
— И вам удачи, дон Долиас.
Ранчеро не спешил отпускать руку, придвинул лицо вплотную, негромко проговорил:
— Вы и правда пришли от моря. У наших людей гость — это почти член семьи. Я не знаю, какая беда заставила вас шагать от побережья, но, Бозус, или как там вас на самом деле, никогда никому ничего не рассказывайте о своей далекой Цвакии. Даже нас, диких Чабреро, вы не смогли обмануть, с другими будет куда сложнее. И да, возьмите в память о нашей встрече мою шляпу. У нее широкие поля, надвигайте пониже, чтобы лицо прикрывать, а то ведь есть места, где его можно увидеть чуть ли не на каждой стене. Портреты развесили давно, но не все дождями смыло, к тому же местами их обновляют.
— Спасибо за предупреждение… — только и смог ответить я.
Долиас широко улыбнулся и заговорщицки подмигнул:
— Если будете в Такварисе, обязательно загляните в «Красный цветок» и передайте, что семье Чабреро и многим другим уважаемым семьям очень понравилась та шутка, что устроил некий господин. Всего хорошего… гм… дон Бозус.
Долиас, развернувшись, прошел к лошади, легко взлетел в седло, повернулся, еще раз подмигнул, приложил руку к краю уже воображаемой шляпы, пришпорил коня и быстро исчез, оставив после себя лишь клубы пыли.
— Штирлиц как никогда был близок к провалу… — пробормотал я ему вслед на никому не известном здесь языке.
— Что ты сказал? — спросила подошедшая Литтейгиса.
— Ничего.
— Но что-то же говорил. Сам с собой беседуешь?
— Я говорил, что у мужчин семьи Чабреро достойное представление о гостеприимстве. Честные люди.
— Ага, вот только дом у них навозом провонял и комнаты наверху душные.
— Пойдем. Пора ехать.
Глава 10
Махена ничем не отличался от многих других здешних городков, расположенных не совсем на отшибе, но и не сказать чтобы рядом с наиболее бойкими местами провинции. Преимущественно одноэтажная застройка окраин, две-три улочки в центре, где дома в два, а то и три этажа, там же располагаются традиционные площадь и ратуша. Минимум зелени, много пыли, зазывающие вывески немногочисленных магазинчиков и увеселительных заведений, въевшийся на века запах конского навоза и всепоглощающая скука. Какая-то жизнь начинается лишь после захода солнца, когда нестерпимый зной отступает во мрак тропической ночи. В это время обыватели любят собираться за стаканчиком рома, больше, правда, налегая на кофе.
Мы въехали в город незадолго после полудня, в самый разгар сиесты. На улице даже мух в такое время встретить непросто, Махена будто вымер.
Впрочем, не это было первым, что бросилось в глаза. Призером стала листовка на глинобитной стене, ограждавшей загон для скота. Бумагу успело потрепать непогодой, краски пострадали от беспощадного южного солнца, но я успел заметить цифру с парой нулей внизу и физиономию выше, узнаваемую с большим трудом, но все же не чужую.
