Когда командиры ввалились обратно в избу, я их не заметил, поглощённый чёрным вакуумом отчаяния. Только теперь я понял, что почувствовали русские люди в июле сорок первого – крушение мира!
– Командир! – Леший тронул меня за плечо. Боль вернула меня в реальность (ожоги на плечах после болотного грязелечения категорически перестали заживать).
Я посмотрел на него, будто впервые видел. И его глаза. Я не могу описать, какие они были, что было в них, но глядя в эти глаза, понял, что только что позволил себе то, что презирал в других – слабость. Я позволил себе слабость. Отчаяние. Скольких я вытащил из отчаяния своей энергией, верой в Победу, а теперь сам уподобился им. Я отчетливо почувствовал, что я нужен им. Нужен таким, каким был. Если я сейчас не возьму себя в руки – всё рухнет. Сотни людей опять превратятся в обезумевших от страха и отчаяния баранов.
«Встать! Смирна!» – приказал я сам себе. Полегчало. Я окинул взглядом озадаченных, растерянных командиров, своих соратников. Собраться! Думать!
– Лёша! Собрать обратно весь наш отряд. Изолировать. Санитарный кордон, помнишь? Не допускать общения никого из тех, кто знает о нашем грузе и пленниках с внешним миром. Ставки вдруг резко возросли. Пространства для манёвров, а главное, времени у нас больше не осталось. Кто будет извне любопытствовать – вали на месте без базаров.
– А тяжёлые? Помрут.
– Да мы все помрём, гля! Сегодня, завтра или через десятки лет! Это не важно! Важно – что мы успеем или не успеем сделать! Выполнять!
– Есть! – Леший козырнул, по-строевому вышел.
Я обернулся к остальным:
– Так, товарищи командиры. Всё только что изменилось. Теперь у нас нет выбора. То, что мы нашли, то, для чего я вел свой отряд, отправив для отвлечения внимания ваши роты, в свете вновь открывшихся обстоятельств резко возросло в значимости и обрело статус Государственной Тайны. Поднимите руки те, кому я должен объяснить, что я должен сделать, на что должен быть готов пойти ради сохранения тайны не только от врага, но и от глупого любопытства. У нас теперь изменилась задача. Вы, наверное, решали тут, строили стратегии дальнейшей борьбы? Сразу говорю – партизанство отменяется. Мы идём на прорыв. Херсонов. Мне нужен помощник, один я не справлюсь со всем объёмом задач. Будешь начальником штаба нашего батальона. Надеюсь, звание и шпалы старшего комсостава ты носишь не зря, а заслуженно. Подготовить батальон к выступлению. Подбери кандидатов командиров рот. Срок готовности – послезавтра. По готовности – выступаем.
Я посмотрел на дядьку-подпольщика, тот встал.
– Пётр Алексеевич, мы не сможем помочь вам в вашей подрывной деятельности, а вот вы нам очень сильно поможете.
– Чем смогу, – кивнул дядька.
– Нам нужна срочно связь с НКВД. Обеспечьте связь. Сообщите, что у нас необычайно ценные пленные и сведения. Пусть готовят коридор, помогут нам пробиться, не потеряв пленников.
– Это всё?
– Нужна тёплая одежда, продовольствие и люди. У нас не хватает политруков с вашими ораторскими способностями.
Дядька кивнул, сел. Я обвёл остальных взглядом:
– На этом сегодня закончим. Возвращайтесь к своим подразделениям. Готовьтесь к зимнему маршу. Жду от каждого отчёты о состоянии ваших подразделений.
– Нет нужды, Виктор Иванович, – кивнул Херсонов, – я прекрасно владею положением.
– Тем лучше. Значит, с вами встретимся вечером.
Когда мы возвращались в мой маленький «санитарный» отряд, Бородач спросил меня:
– Почему не сказал, с кем связаться в НКВД? Даже не сказал с каким отделом или управлением. НКВД – он большой.
– Ни у кого больше вопрос такой не возник, – усмехнулся я, – всем по барабану. А мне тем более.
– Ложный след? – догадался Бородач.
– Течёт всё и отовсюду, – я вздохнул. – А НКВД – он большой. И люди там работают разные. Иногда безопасность наибольшую опасность и представляет. И партия у нас стала большая. А люди меняются.
– Никому не веришь?
– Себе не верю, дед. Как я кому-то поверю?
– И мне? – спросил догнавший нас Семёнов. Я промолчал. – Это что, правда то, что ты говорил про гостайну?
– Правда, Володя. Ты меня прости, но лучше не суйся в это. Добра желаю тебе. Не уверен, что кто-то из нашего отряда доживет до Нового года.
Все мои спутники встали истуканами. Я прошёл ещё несколько шагов, тоже остановился. Они смотрели на меня тяжёлыми взглядами.
– Что? Думаете, мне легко? Да я уже проклинаю тот день, когда родился. Вы хоть понимаете, что от знаний в башке этого насильника зависит даже не исход этой войны, а послевоенный мир? Судьба всего, блин, долбаного человечества! Думаете, мне это надо? Как будут жить ваши внуки, думали? Какова цена? Цена – миллиарды жизней. Даже не миллионы – миллиарды, понимаете? Что моя или ваши жизни? Володя, не лезь в это. Ты должен всё забыть и ничего не знать. Постарайся.
Я побрёл дальше, понурясь. Шило побрёл в другую сторону, мои спутники – за мной.
Красный остров
Мы по многу часов проводили вместе с Херсоновым. Рядили, судили, утрясали. Непросто это – в лесу, в тылу врага, слепить из разброда боеспособное подразделение, способное дойти до линии фронта по тылам противника. Ни снабжения, ни поддержки, ни боепитания, ни соседей мы не имели. Фронт наш был сразу во все стороны. Это очень сильно давило на психику уже само по себе, а ещё и тяжёлые вести с фронтов, из Москвы. Кроме этого, войска в то время учились воевать массовостью, привыкли, что с флангов подпирают соседние части, в тылу – артиллерия, авиация, подкрепления, поддержка, командование. Индивидуальная подготовка была ничтожна, минимальная боеспособная единица – рота. Младший комсостав самостоятельно воевать не готовился, психологически готов не был, при потере вышестоящего руководства терялся. Это потом научились. Все научились. И солдаты, и генералы. Это потом опыт этой войны, опыт партизан был осмыслен и появилась тактика войны малыми силами, группами спецназа. А сейчас: «УРА! За Родину!» и толпой на пулемёты. Один – как все. И все как один врастали в землю.
В лесу подобное просто невозможно. Невозможно концентрировать большие группы людей, невозможно поддерживать связь, управление на высоком уровне. Возрастает потребность в индивидуальных характеристиках бойца. А откуда им взяться? Их долгие, долгие месяцы заставляли шагать строем, вырабатывая чувство «локтя». Это хорошо было во времена наполеоновских войн, когда бои вели батальонными колоннами и стреляли рядами, залпами. Сейчас это приводило к тому, что храбрый боец, не видя сотоварищей вокруг, терял мужество, паниковал и бежал в тыл, где его расстреливали за дезертирство. Поэтому в партизанах лучше приживались вчерашние школьники, крестьяне, рабочие, привыкшие надеяться на себя, а не солдаты с их взаимовыручкой. Ясно же, что при современном развитии средств поражения концентрация сил приводит к напрасным жертвам, но иначе никак.
