– Прощай, Командир! – крикнул Кадет и побежал молодым оленёнком. Наконец-то! Хоть бы дошёл! Если и он не дойдёт – то всё зря. Моих родных и любимых ждёт ужасная судьба. Хоть бы дошёл!
Я впервые в жизни молился. За Кадета. За юную девочку Настю, за её деда Александра Родионовича, за Лешего и Антипа. Молился, пока не потерял сознание.
Финита ля комедия, или Акт крайний «Приплыли!»
Сколько я был без сознания? Когда очнулся, было всё ещё темно. Бой по-прежнему шёл вокруг, взрываясь, треща и бухая, пули свистели. На всё это я обратил внимания не больше, чем на писк комара. Меня волновало одно – я замёрз. Ужасно замёрз. Странно, почему нет боли? А-а-а! Гля! Твою-то бога-душу-мать! А-А-А! Как же больно! Где эти долбаные таблетки?!
Левая рука болела ужасно, а правая более-менее функционировала. Я ничего не видел. Потер глаза, они и разлепились – слиплись от крови. Теперь видел нормально. Правым глазом. Левый так и не открылся полностью – разбитое лицо опухло. Упираясь правой рукой, сел, опёршись спиной в дерево. Ё! Левая нога в колене провернулась на 180 градусов и теперь пятка (голая, без сапога) смотрела вперёд. Левая рука. Тут вообще – жесть. Кусок мяса. Да ещё и согнутый там, где гнуться не должен – между кистью и локтем. Нащупал правой рукой карман, натыкаясь на вылезшие из брезентовых карманов бронепластины, достал пакетик. Отсыпал себе в рот, не считая. Убрал обратно. Рот был полон крови. Разжевал и проглотил вместе с кровью.
Когда очнулся следующий раз, боль притихла, стала постоянной, ноющей. Хоть так.
Надо что-то делать. Не сидеть же, пока не сдохнешь? И перевязочные пакеты свои я Вилли отдал. Отдай жену дяде, а сам иди…
И Кадет. Дойдёт ли? Что там с ними? Надо идти!
Медленно-медленно, по дереву, встал. Попробовал перенести вес на левую ногу. Подгибается, болтается, не держит. Но приноровился и пошёл. Автомат мой валялся разбитый о дерево, гранаты подмышкой не было, куда-то делась, рация – разбита. Пистолет есть. Взял его в руку, снял с предохранителя. Патрон у меня уже был в стволе. Проверил магазин. В этот раз на месте.
Так и пошёл. Медленно и болезненно. Любое препятствие на пути было для меня непреодолимым. Я не мог ни через что перешагнуть, не мог, сколько ни пытался, спуститься в воронку, соответственно и вылезти из неё не смог бы.
Так! А что это такое?
– Три! – хрипло сказал я.
– Семь! – взвизгнул испуганный девичий голос. – Назовись!
Свои. Что они тут делают?
– Вини-Пух! Разоритель ульев.
– Командир! Ребята, я командира нашла!
Только теперь я узнал Танин голос. И Леший появился. Я навел на него пистолет:
– Тварь! Я сказал тебе: «Восток поехал!» Ты что тут делаешь? Убью, гада!
– Восток уже уехал. Это уже наша земля. Мы перешли линию фронта! Командир! Я тебя искал!
– Восток уехал?
– Уехал, тебе говорю! Все, кроме тебя – вышли. Я проводил и вернулся. Витя, как я рад, что нашел тебя! Теперь всё будет хорошо!
– Посмотрим! – буркнул я. Зря я так обрадовался встрече с ними – сознание меня покинуло.
Когда я очнулся в следующий раз, застонал, кто-то вскрикнул, убежал. Я ничего не видел – на глазах были повязки. Я лежал. Связанный.
– Он меня слышит?
– Он пришёл в себя.
– Старшина Кузьмин. Я начальник особого отдела дивизии капитан Паромонев. Вы меня слышите?
– Угу, – ответил я ему и закашлял, тут же застонал. Боль! Вся, блин, моя жизнь в этом времени – постоянная боль!
– Где ваши пленники? Где записи? Куда делись ваши спутники?
Ага! Значит, ни Кадета, ни записей они не нашли? Уже хорошо. Леший говорил, что Кадет был жив. На этой стороне был жив. Леший его проводил. Это кто же с ним остался? Бородач, Финн и девчонка? Это надёжные, тёртые мужики. Они знают цену тому, что несут. И гарантированно ни в одной из обойм подковерных партий не состоят. Только бы дошли!
– Никто не выжил. Ничего я не смог. Пристрелите же меня! Чего мучаете! Мля! Больно-то как! Всё пропало! Всех я потерял! И записи погибли! Доктор! Сделайте что-нибудь или пристрелите!
Вот такую истерику я закатил. Хотя она была искренней. Мне и правда так больно, что жить не хочется. Тем более что всё от меня зависящее я сделал. Больше ничем помочь я не могу.
Если Кадет дойдёт, если Порфирыч окажется тем, кого я в нём увидел, если Берия поверит, если сумеет… Слишком много «если». Но от меня больше ничего не зависело. Я больше никак ни на что не мог повлиять. Можно и помереть со спокойной душой.
– Доктор, какие шансы? – услышал я вопрос Паромонева.
– Никаких. Любая из его травм могла его прикончить. Большая кровопотеря, начавшаяся гангрена старых ранений – он уже был ранен и не один раз. А с медикаментами сами знаете, какое положение. Я не знаю, чем тут помочь.
– Сделайте, что возможно. Он должен ответить мне. За всё, что натворил.
– Да пошли вы нах! – прохрипел я. Мне было глубоко плевать на них. Вдруг всё показалось таким мелким, незначительным, несерьёзным до смешного. Какая мне разница? Какое мне дело до какого-то Паромонева с его «предъявами»? Я уже не в его власти, я – одной ногой не в этом мире. Я почти в ВЕЧНОСТИ. Единственное, что удерживало от падения в вечное НИЧТО – БОЛЬ. Боль такая, что я взвыл:
– Господи! Избавь меня от страдания! Дай избавления! Дай умереть!
