Я торопил людей, подгонял. Они не спорили, но движение не ускорялось – ночь, темень, дождь, слякоть, усталость и большой вес на хребте у каждого.
А всё-таки неплохо мы подзатарились! Хотя планировали просто просочиться мимо. Да, это было бы лучше – скрытность это самая надёжная защита. Теперь мы разозлили зверя. Они от нас не отстанут. Нас стало больше – не спрячешься.
А, какого!.. Мы освободили почитай батальон наших солдат, больше сотни немцев перебили или серьёзно поранили, нанесли им серьёзный материальный урон. Не для этого ли мы носим форму и звания? Это наш долг!
Я вздохнул. Надо что-то придумывать. Надо прятаться, раствориться в лесах, иначе война для нас быстро закончится. Надо думать. Опять надо что-то придумывать. Ох, и тяжела ты, шапка Мономахова! А в голове – черный шум от боли и усталости. Боже, как же мне плохо!
Развлекаемся балабольством
Очнулся я уже на привале. Только со стоном сел – тут как тут – Оскальдович с котелком и кружкой:
– Завтрак, Виктор Иванович. Привал и завтрак.
– Угу, – кивнул я. Есть не хотелось совершенно, но надо.
Поел, прибежала наша медсестричка, разбинтовала меня и расплакалась. Мда-а! Рана на груди у меня начала чернеть, вокруг – зеленоватый ореол. Гнию заживо. Недолго мне осталось. Как яд гноя до сердца доберётся – каюк!
– Ладно, не реви! Спиртом промой, стрептоцидом засыпь да завязывай, – велел я ей.
– Вас оперировать надо, хирург нужен, – всхлипывала она, но ловко промывала рану.
– Надо. И не только меня. И много что надо ещё нужно. Не только хирург. Я бы от баньки и от Маньки не отказался бы.
Она уставилась на меня своими большими зарёванными глазами.
– Что? Живой я ещё. Ты делай, что должна.
– Вы умрёте.
– Я знаю, – усмехнулся я. – Все умрут. Рано или поздно. Ты не думай, я бессмертный. Меня бомбой не убило, танком не подавило, не дострелили, не добили, глядишь, не догнию. Я как те, живые мертвецы, что умереть не могут, пока клятву не сдержат.
– Какую клятву?
Я погладил её по щеке, мягкой, теплой, детской.
– Поклялся я перед Богом тебя, дочка, да и их всех до своих довести, вывести. Так что, пока не дойдём до особистов – не помру я. Ты рот-то захлопни, простудишься. И меня бинтуй живее – холодно что-то. Наверное, зима скоро.
Она споро работала, поджав губы. Потом обиженно сказала:
– Вот вы всё шутите, Виктор Иванович. Даже над тем, над чем шутить нельзя.
– Над всем можно. Стебаться, издеваться нельзя, а шутить можно. А над чем шутить нельзя?
– Над смертью. Над Богом.
– Над смертью, наоборот, нужно смеяться, иначе смертный ужас поглотит сердце. Это хуже смерти. А что Бог? Он сам тот ещё шутник. Ты черепаху видела?
– Ага. – она расцвела, но тут же увяла. – Только на картинке.
– Вот, я же говорю – шутник Он. – Она закончила перевязку, я накинул свою протлевшую рубаху-гимнастёрку. – Тем более что он мне простит, как внуку своему.
– Вы Его внук? – её огромные глаза ещё больше распахнулись.
– Ага. А ты внучка. Не слышала разве: «Создал по образу и подобию своему». Вот мой сын – образ мой и подобие моё. Особенно мы, русские. Нас так и называли в древности – сварожичи, дети Бога. Так-то!
Я её щёлкнул по носу, потом легонько хлопнул пониже спины:
– Беги, внучка Бога. Там другим страждущим помощь нужна.
Она зарделась вся, убежала, чисто по-женски размахивая руками справа-налево. Коса её металась по спине в такт. Я вздохнул, вспомнив родные, милые лица. Увижу ли? Вряд ли. Печать смерти уже стоит на сердце. Нужен курс антибиотиков. А их только-только изобрели. Так что не видать нам их в этом году, как и в следующем. Изобрели же наши «заклятые» союзники, а они скорее немцам продадут, чем нам.
Я оделся, допил остывший ягодно-травяной чай, собрался с мыслями, чтобы не предстать перед командирами в таком удрученном виде. Я – старший над ними. Это значит, что моё моральное состояние прямо проектируется на всё подразделение. Я запел себе негромко:
Не вешать нос, гардемарины!
Трудна ли жизнь, иль хороша,
Едины парус и душа!
Судьба и Родина – ЕДИНЫ!
Я обернулся, услышав хруст ветки. Ага, все здесь. У пополнения вид озадаченный.
– Не удивляйтесь, товарищи командиры, – усмехнулся отощавший ещё больше Шило, хотя казалось, куда ещё-то? – У командира нашего необычные последствия тяжёлой многократной контузии. А откуда это, Медведь?
– А за Медведя – щас как дам в рыло! Мы на военном совете батальона, извольте соответствовать, товарищ ротный старший лейтенант Семёнов!
– Виноват, исправлюсь, товарищ комбат, – он с улыбкой вытянулся, оправил форму.
– То-то же. Это кусок песни, что пели учащиеся высших флотских училищ при Петре Первом. Только не спрашивай – откуда я знаю. Не знаю. Ладно, это всё лирика. Перейдём к делам нашим скорбным. Перумов, учет личного состава произведён?
Миша смутился. Опустил голову.
– Ну, хоть предварительный. Сколько человек? Сколько активных штыков? Специальности?
– Позвольте, я отвечу, – привстал на носочки Архип, – я же их кормлю. Шестьсот сорок три.
– Ого! Правда батальон. По численности. По боевым возможностям и близко не будет. Это много. Много проблем. Перумов, больше вас не задерживаю. Срочно наладить учёт.
– Слушаюсь! Разрешите идти?
– Иди. Алёшин, что противник?
– Нас пытались преследовать отдельные мелкие группы врага. Мы быстро охладили их пыл. Немец осторожно прочёсывал город. Считаю, до утра они из города носа не высунут. Когда я понял это, повел своих догонять отряд.
– Ты поступил верно. Семёнов, как идёт распределение подкрепления?
– Идёт. Распределение. Подкрепления.
– Понятно. Мешкать не будем. Как люди позавтракают и оправятся – выступаем. Делами формирования будем заниматься на ходу. Надо отойти от города как можно дальше. Мы дорогу в лесу протоптали, как стадо мамонтов, захочешь – не потеряешь. Думается мне, что враг не только погоню вышлет, но и по пути попробует нас перехватить. Надо его перегнать, переиграть в темпе. Шило, Херсон, и ты, Капитан – теперь командиры рот. Распределите бойцов по ротам. Шило, поделись с другими ротами ветеранами, пусть подтянут пополнение, подучат их нашей тактике боя. Не боеспособные и остальные ущербные – в распоряжение нашего главпомтыла, то есть Антипа. Леший, постарайся себе тоже пополнение подобрать. На тебе – разведка и дальние дозоры. Пока всё!
– Да, Антип, пленный вчера был вроде?
– И есть. Даже ест.
