Проехав километров десять, Юрий повернул назад и вскоре въехал в усадьбу. Он подрулил к сарайчику, затормозил и выключил зажигание.
Николай, слегка обалдевший от такой езды, выбрался из коляски и восхищенно всплеснул руками.
– Ну, господин Тихонов, это просто восторг какой-то! – воскликнул император. – Какая замечательная штука этот ваш мотоцикл. Я буду вам весьма благодарен, если научите меня им управлять. И не пожалею любых денег, чтобы такая же машина появилась в Конюшенном ведомстве. Думаю, что это возможно? – и Николай вопросительно посмотрел на Юрия.
– Ваше величество, – ответил Тихонов, – приобрести в нашем времени мотоцикл довольно просто. И научить вас им управлять – тоже не такая уж трудная задача. Вся загвоздка заключается лишь в том, что не по каждой дороге в Российской империи можно проехать. Особенно в непогоду. Ну, а уж в распутицу езда становится совершенно невозможной. Как сказал один умный человек, «в России две беды – дураки и дороги».
Николай насупился.
– Господин Тихонов, – сухо сказал он, – вы, наверное, не знаете, что именно в годы моего правления у нас в России начали строить дороги, по которым можно проехать в любое время года. Шесть лет назад было закончено шоссе, соединяющее Петербург с Москвой. Теперь в карете можно добраться до Первопрестольной всего за какие-то два дня. При моей бабке императрице Екатерине Великой дорога эта занимала неделю, а то и две. Кстати, на вашем мотоцикле до Москвы, наверное, можно доехать и за один день?
– Да, ваше величество, – ответил Тихонов, – вполне можно добраться за день. Надо только взять с собой запас бензина.
– Вот видите, – уже спокойно произнес Николай, – а ведь таких шоссе уже построено или строится немало. Шоссе соединили Псков и Ригу, Москву и Брест. Каждый год в моей империи строится по две с лишним сотни верст шоссейных дорог. Я понимаю, что этого слишком мало, но ведь это гораздо лучше, чем вообще ничего.
– Ваше величество, – сказал молчавший доселе Сергеев, – мы прекрасно знаем, что при правлении вашего сына темп строительства дорог снизится до пятнадцати верст в год. А также и то, что в годы вашего правления построено больше половины всех дорог, которые были в Российской империи на начало ХХ века. Но все равно это очень мало. Именно из-за скверных дорог в нашей истории была проиграна Крымская война.
– Это действительно так? – удивленно спросил император. – Только из-за дорог?
– Ну, конечно, не только из-за них, – ответил Виктор. – Но бездорожье – это наше национальное бедствие. И если сказать честно, даже в XXI веке с дорогами в России далеко не благополучно.
Император улыбнулся.
– Господа, давайте закончим этот весьма увлекательный разговор и отправимся в Петербург. Вас уже там ждут.
* * *
После личного доклада императору о встрече еще одного пришельца, эффектно прикатившего из будущего на необычном транспортном средстве, ротмистр Соколов, получив разрешение удалиться, отправился в III отделение, чтобы там написать подробный рапорт для графа Бенкендорфа. Проходя через Марсово поле, он услышал, как кто-то окликнул его по имени.
Ротмистр оглянулся. Шагах в десяти от него стоял армейский прапорщик, лицо которого было хорошо ему знакомо. Это был Игнатий Масловский, бывший хорунжий уланского полка дивизии Скржинецкого, воевавший в 1831 году с русскими и попавший в плен во время сражения при Грохово. Вместе со многими пленными польскими офицерами он был отправлен рядовым на Кавказ. С унтер-офицером Масловским Соколов познакомился во время похода отряда генерала Граббе на гнездо Шамиля, неприступный аул Ахульго. Тогда они оба служили в славном Апшеронском пехотном полку. Масловский был настоящим рубакой, который всегда рвался в бой, не страшась ни пуль, ни кинжалов горцев. Среди «кавказцев» – так называли себя офицеры славного Отдельного Кавказского корпуса – существовали довольно либеральные взаимоотношения между офицерами и нижними чинами. К тому же среди этих нижних чинов было немало ссыльных поляков, которые когда-то имели чин офицера, но за участие в мятеже лишились его. В числе ссыльных были аристократы, которые так же, как и простые шляхтичи, несли службу в нижних чинах. Например, в Тенгинском пехотном полку в шинели рядового воевал с горцами князь Роман Сангушко. Надо сказать, дрался он храбро, и вскоре получил первый офицерский чин.
Игнатий Масловский отличился во время штурма Ахульго. Его наградили солдатским Георгием, который ныне красовался на его груди. Похоже, что в недавней схватке с горцами пану Масловскому не повезло – левая рука у него висела на шелковой косынке, переброшенной через шею.
– Здравствуй, Игнатий, – ротмистр с улыбкой приветствовал бывшего сослуживца. – Хочу поздравить тебя с новым чином и наградой. Ты в Петербург приехал в отпуск или на лечение?
– Здравствуй, Дмитрий, – с легким польским акцентом Масловский ответил ротмистру. – Да, не повезло мне. Во время экспедиции против аула немирных горцев один абрек хотел рубануть меня по голове кинжалом. Я успел подставить руку, и кинжал распорол мышцу до самой кости. Похоже, что задеты какие-то жилы – рука стала плохо сгибаться. В полку мне дали отпуск по болезни, и я поехал с оказией в Петербург. Говорят, у вас тут есть хорошие врачи…
– Есть-то они есть, – Соколов задумчиво почесал переносицу, – только лечиться у них не каждому по карману. Но я замолвлю за тебя словечко, есть у меня на примете хорошие хирурги. Ты ведь помнишь, что в Ахульго меня серьезно ранили, и я долго потом лечился. Так вот, на ноги меня поставили именно здесь, в Петербурге.
Встретившимся однополчанам хотелось еще поболтать, но Соколов не забыл, что в здании у Цепного моста его с нетерпением ждет граф Бенкендорф. Поэтому он попрощался с Масловским, договорившись встретиться через день в одном уютном итальянском ресторанчике на Мойке.
Эта встреча, как показалось ротмистру, была не случайной. Опыт, полученный им во время работы в III отделении, а также информация, принесенная гостями из будущего, научили бывшего пехотного офицера думать и анализировать.
Да, Масловский был храбрым воином. Но многие его соотечественники, попав на Кавказ, при первом же удобном случае пытались перебежать к горцам. Правда, они не знали, что в отличие от чеченцев и дагестанцев, которые подобных перебежчиков привечали, черкесы, жившие вдоль побережья Черного моря, с дезертирами не церемонились. Без лишних слов они делали беглых поляков рабами и продавали их в Турцию. У них даже существовал прейскурант, согласно которому один поляк стоит около четырех турецких лир – примерно двадцать пять рублей серебром. Таким образом, польский шляхтич ценился черкесами в три – четыре раза дешевле, чем русский крепостной. Ссыльных поляков это очень огорчало.
Но многие поляки, перешедшие на сторону чеченцев и дагестанцев и принявшие мусульманство, сумели сделать неплохую карьеру в рядах воинства Шамиля. Их толкало на измену вере предков чувство лютой ненависти к «клятым москалям», которые, по их мнению, подло отобрали у Ржечи Посполитой свободу, шляхетскую волю и миллионы холопов – малороссов и белоруссов.
