Он сел за столик на почтительном расстоянии. Эрмин испытала странное чувство досады. Если бы он привел больше доводов, она наверняка согласилась бы пообедать с ним. «Нет, сожалеть не о чем! Я наломала немало дров, демонстрируя свое дружелюбие Овиду Лафлеру. “Дружелюбие” — это еще мягко сказано».
На нее нахлынули воспоминания, спрятанные в потаенных уголках души и всегда готовые всплыть на поверхность. Она снова увидела себя обнаженной в объятиях учителя, во власти его более чем дерзких ласк. Яркое удовольствие, которое он ей доставил, отказывалось покидать память ее тела. Закрыв глаза, она ощутила запах сена и лошадей. По телу пробежала дрожь.
С раскрасневшимися от волнения щеками она заказала картофельный салат с ветчиной. Официант не сводил с нее взгляда.
— Вы Эрмин Дельбо, Снежный соловей! — воскликнул он. — Моя мать повесила в гостиной вашу фотографию. Она вас боготворит. Если бы вы согласились дать для нее автограф, она была бы на седьмом небе от счастья.
— Конечно, одну секунду, — испытывая сильное смущение, тихо ответила Эрмин.
Подобных инцидентов не случалось, когда она путешествовала с Мадлен или Тошаном. Она еще раз пожалела об отсутствии рядом мужа и лучшей подруги, а главное, об отсутствии своего малыша, милого и кроткого Констана. «Похоже, я никогда не привыкну к известности. А если я снимусь в этом голливудском фильме, будет еще хуже!» Подобная перспектива испортила ей аппетит. Чувствуя дискомфорт, она заставила себя доесть салат. Когда пришло время расплачиваться, официант с широкой улыбкой сообщил, что счет уже оплачен.
— Вашим поклонником, — уточнил он.
Раздосадованная, Эрмин вернулась в купе, даже не взглянув в сторону Родольфа Метцнера, уверенная, что он не заставит себя ждать, наверняка довольный своей выходкой. Она с облегчением вздохнула, обнаружив в купе женщину с маленьким сыном, устроившуюся на сиденье рядом с ней.
— Добрый день, мадам, — поздоровалась незнакомка. Она говорила с иностранным акцентом. — Нам пришлось пересесть, потому что мужчины рядом с нами курили сигары. Мой сын не выносит запаха дыма. Понимаете, мы сели на станции Лак-Эдуард.
Эрмин все поняла, взглянув на бледного худенького мальчика. Должно быть, он проходил курс лечения в туберкулезном санатории.
— Вы правильно сделали, что поменяли купе, я буду рада возможности поболтать. Ехать еще так долго! Сколько лет вашему сыну?
— Семь. Артур, поздоровайся с этой красивой дамой.
— Здравствуйте, мадам, — пробормотал мальчик.
— Хочешь конфету? — предложила Эрмин, растроганная его смущенной мордашкой. — У меня в сумочке всегда есть конфеты.
Не дожидаясь ответа, она почти сразу протянула ему карамельку, завернутую в золотистый фантик.
— А вы, мадам? — спросила она у матери.
— О да, большое спасибо.
Эрмин улыбнулась и села на свое место. Ее соседка тут же принялась рассказывать о выпавших на ее долю испытаниях. Сын заболел около года назад, и его состояние требовало частых госпитализаций.
— Мой муж умер от туберкулеза полгода назад, — дрожащим голосом завершила она свой рассказ.
— Мне очень жаль, мадам. Будем надеяться, что медицина сумеет победить эту болезнь.
Она вновь подумала о своем отце, который, судя по всему, окончательно излечился.
«Возможно, Тала действительно преуспела в том, чего не смогла достичь наука, — говорила она себе. — Чему тут удивляться, зная о способностях Кионы? Бедная, милая Тала, как бы я хотела, чтобы она по-прежнему была с нами!»
Смерть свекрови четыре года назад оставила горечь в ее душе. Эта трагедия для нее навсегда осталась связана с долгой войной, причинившей страдания всему миру и разбившей столько семей. «Если бы Тошан не ушел в армию, если бы он остался на берегу Перибонки, его мать была бы еще жива, — подумала она. — Он сумел бы ее защитить, а Киону не увезли бы в этот злосчастный пансион. Ничего бы не случилось, а главное, не было бы моего безумия, моей слабости по отношению к Овиду Лафлеру, и все мы были бы намного счастливее…»
Эрмин охватило странное уныние, словно у нее внезапно отобрали молодость. «Назад вернуться невозможно, — сказала она себе. — Все, что я пережила, все мои радости и горести уже принадлежат прошлому. Мукки в сентябре исполнится четырнадцать лет. В этом возрасте я впервые встретила Тошана».
В эту секунду в купе вошел Родольф Метцнер. Молодая женщина бросила на него сердитый взгляд. Он поднял брови, покашлял и сел на свое место, поздоровавшись с новой соседкой и ее ребенком. Эрмин решила притвориться спящей, по крайней мере на час или два.
Валь-Жальбер, тот же день
Луи растерянно смотрел на то место, где оставил безжизненную Киону. Ее там уже не было. Он тихонько позвал:
— Киона? Где ты?
Опасаясь увидеть целую армию призраков, он не стал осматривать соседние помещения и второй этаж.
— Киона, я ухожу. Не сомневаюсь, что это твоя очередная шутка.
Раздосадованный, но успокоенный, он шел по улице Сен-Жорж, бросая подозрительные взгляды на дома, стоящие вдоль дороги. Внезапно вдалеке мелькнуло рыжее пятно: пылающая шевелюра пропавшей Кионы. «Она у дома Маруа. Что ей там понадобилось?» Луи ускорил шаг, чтобы скорее получить ответ на этот вопрос. Увидев его, девочка приветливо кивнула и продолжила разговор с Жозефом, который курил трубку под навесом крыльца, одним из тех, что защищали от солнца и снега входные двери всех домов поселка.
— А вы знали Аннетту Дюпре? — спросила она.
— Конечно, знал, она была нашей соседкой, вечно все у всех одалживала да языком болтала почем зря — любила посплетничать. Ее муж Амеде работал вместе со мной, хороший парень. Ты-то откуда знаешь Аннетту?
— Я встретила людей, которые жили в поселке до закрытия фабрики. Они упоминали незнакомые мне имена. Вот я и решила уточнить у вас.
Бывший рабочий любил вспоминать счастливые дни Валь-Жальбера, по которым так тосковал.
— Если бы моя Бетти выжила при последних родах, она бы многое рассказала тебе об Аннетте Дюпре. Каждый божий день та приходила занять у нас муки, или масла от моих коров, или кленового сиропа. И никогда не возвращала то, что брала взаймы. Бедный Амеде, туго ему с ней приходилось. После смены я частенько приглашал его пропустить по стаканчику в магазин, где продавалась выпивка. Мы садились на террасе, в теньке, курили и вели мужские разговоры… Эх, какое замечательное было время!
— А Нэнэ?
— Что — Нэнэ? Ты имеешь в виду Эрменежильда?
Киона в замешательстве кивнула. Жозеф весело добавил:
— Не повезло ему с имечком! Родители назвали его так в честь Эрменежильда Морена, его дяди, который руководил строительством завода. Мне кажется, Нэнэ был самым юным сотрудником компании, но он умел читать и писать. Вообще-то парней его возраста не брали на работу. Здесь был такой закон. Ах, этот Нэнэ вечно что-нибудь напевал, его веснушчатое лицо всегда светилось радостью. Мы любили его, нашего Нэнэ.
