— Ты сказала, что знаешь одного из мужчин. Кто он? — жестко спросил Тошан. — Ему это просто так с рук не сойдет, обещаю тебе, Акали. Здесь я у себя дома, на своей земле. У меня нет ни ограждений, ни заборов, но все местные знают, что я не люблю непрошеных гостей. Эти негодяи осквернили мою землю и оскорбили тебя, Акали. Назови мне имя этого мужчины.
Девочка стиснула руки Мадлен изо всех сил и опустила голову.
— Говори же, доченька, — подбодрила ее приемная мать.
— Конечно, чего ты боишься? — добавил Тошан.
— Это был Пьер Тибо, ваш друг, — тихо призналась она.
— Пьер? Этот пьяница? На этот раз он подписал себе смертный приговор, — прорычал метис с лицом, искаженным ненавистью.
* * *
Солнце село, и сгущающиеся сумерки окрашивали песчаные участки лужайки в голубой цвет. Тошан курил, сидя на пне. Ему требовалось побыть одному, чтобы все обдумать и решить, как поступить дальше. Взгляд его черных глаз остановился на освещенных окнах дома.
«Сколько раз я смотрел на эту милую моему сердцу картину! Потемневший фасад с желтыми квадратами окон, в которых Мин зажигала свет… Неужели я никогда не смогу жить спокойно? Я был счастлив вернуться домой и дожидаться здесь приезда своей жены, дочерей и Кионы. Но нет, нужно было все испортить! Пьер Тибо! Каков наглец! Он позволил себе грязные намеки в адрес моей жены после того, как побывал здесь и издевался над Акали. Бедный ребенок!»
Как и его покойный отец, Тошан обладал обостренным чувством чести. Тала скрыла от своего супруга, что стала жертвой изнасилования, только для того, чтобы он не совершил убийство и не закончил свою жизнь в тюрьме.
Несмотря на охватившую его ярость, Тошан прекрасно знал, что не убьет Пьера Тибо. Он горько сожалел о том, что не сбросил мерзавца в воду на причале Перибонки, но при этом не собирался гнить из-за него в тюрьме. Одно дело — сильным ударом отправить противника в озеро в честном бою, совсем другое — избавиться от него окончательно: эту грань он никогда не переступит.
С приближением сорокалетия Тошан становился мудрее.
— Я устрою ему хорошую взбучку, — вполголоса пообещал он себе. — Надеюсь, это отобьет у него охоту нападать на беззащитных девушек и женщин.
Внезапно он замер и раздавил окурок. Если Пьер под воздействием алкоголя пытался изнасиловать Акали, возможно, это был далеко не первый его «подвиг».
— Вчера он бросил мне в лицо, что, если бы не Симон, Эрмин была бы его, — в смятении пробормотал он. — Боже мой, я уверен, что ее он тоже домогался. Но когда? И где? Почему она мне ничего не сказала? И я никак не могу с ней связаться. Я ненавижу телефон, но бывают моменты, когда это изобретение крайне необходимо. Завтра я поеду возвращать грузовик и зайду на почту, позвоню оттуда на улицу Сент-Анн. Если Мин подтвердит мои подозрения, я ни за что не отвечаю. Конечно, я не убью этого подлеца, но ему потребуется немало времени, чтобы оклематься.
— Пап, ты разговариваешь сам с собой? — спросил Мукки, который возвращался с реки.
— Я не слышал, как ты подкрался! Ты что, босиком ходишь?
— Нет, в твоих старых мокасинах — нашел в сарае. Я искупался, вода замечательная. Пап, что произошло? Я имею в виду — с Акали?
Тошан поднялся и положил руки на плечи своему сыну.
— Ты уже взрослый… Пьер Тибо с приятелем приставали к ней. Догадываешься, чего они хотели? Ей удалось спрятаться в доме, но она больше не решалась выйти. Пусть это послужит тебе уроком, сын. Не прикасайся к алкоголю, эта отрава делает мужчин глупыми, жестокими, она истребила индейцев. Пьер, уверяю тебя, когда-то был моим другом, славным парнем, тружеником, всегда готовым оказать услугу. А закончит он свои дни в какой-нибудь богадельне, терзаемый своими демонами. Жена уже выставила его из дома, не дает ему видеться с детьми. А он снова и снова напивается.
— И Акали не хотела, чтобы я об этом знал? — воскликнул Мукки.
— Нет, ей просто было неудобно рассказывать это при тебе. Отвлеки ее. Сходите завтра на берег Перибонки, пусть она развеется, подышит воздухом, искупается.
— А ты где будешь завтра? — спросил подросток. — Пойдешь искать Пьера?
— Это мое дело. На тебя, сын, я оставляю дом. Но меня беспокоит другое. У Констана температура, и Адель была больна. Я не понимаю, что могло задержать Шогана. Меня, возможно, не будет дня три. Я отгоню назад грузовик и поднимусь до стойбища моего кузена. У меня на душе очень тревожно, Мукки. Пойдем домой, Мадлен сварила нам гороховый суп с луком и салом.
В доме воцарились чистота и порядок. Лужайка была убрана, крыльцо подметено, через окно до них долетал вкусный аромат еды. Акали встретила их в свежем платье, с вымытыми волосами, заплетенными в косы. Она объяснила своей приемной матери, что ей противно раздеваться, что она чувствует себя грязной. Мадлен удалось ее образумить и успокоить.
— Вы, должно быть, проголодались? — оживленно спросила она.
— Да, я плавал целый час, — приветливо улыбаясь, ответил Мукки.
Они тут же сели за стол, но атмосфера оставалась тягостной. Констан был очень горячим, вялым и лег спать, отказавшись от еды.
— Придется везти его к доктору, — вздохнула индианка в конце ужина. — И надо предупредить Эрмин. Я не знаю, что с ним. Похоже, у него ничего не болит, он не плачет, но я беспокоюсь.
Тошан уже трижды ходил проведать своего младшего сына. У ребенка действительно был жар. Однако он хорошо спал.
— Завтра утром решим, как поступить, — сказал он, снова садясь за стол.
Акали налила всем липового чая с кленовым сиропом.
— Сегодня ночью я буду спать в твоей комнате, дочка, — сообщила Мадлен. — Тебе нужно отдохнуть.
Девочка собиралась ответить, когда все четверо услышали шум мотора.
— Кто бы это мог быть в такой час? — удивился Мукки.
— Пойду взгляну, — ответил Тошан. — Один! Вы оставайтесь здесь.
— Мне кажется, я слышу лошадиное ржание! — воскликнула Мадлен. — Может, это Шоган?
— Шоган? Но он не водит машину, — заметил Мукки.
Несмотря на предупреждение отца, он вскочил со стула и бросился на улицу, под навес, защищающий террасу от дождей. Он отчетливо увидел фары большой машины, скорее всего грузовика. Доносившиеся из кузова звуки заставили его вздрогнуть.
— Там и вправду лошадь, — крикнул он.
Мадлен, Акали и Тошан присоединились к нему. Ночь была довольно светлой. Все сразу узнали вылезавшего из грузовика крупного мужчину с рыжей шевелюрой. Это был Онезим Лапуант.
— Дальше я не пойду! — завопил он. — Скажите Шарлотте, чтобы носа не высовывала, я от нее отказался раз и навсегда!
Открылась вторая дверца, и на землю скользнул чей-то легкий грациозный силуэт.
— Киона! Киона приехала! — обрадовалась Акали.
