Не потому, что никто не мог сейчас предложить чего-либо приемлемого. Просто каждый сотрудник в душе надеялся, что именно его обойдет чаша сия: перспектива впрягаться в московский хомут, мягко говоря, не вдохновляла. Своих дел по горло.
Первым затяжное молчание, вставая, нарушил Чесноков — самый возрастной, исключая майора Грабко, из здесь присутствующих:
— А словесный портрет попутчика имеется?
— Да сиди ты, Петр Ефимович. Чай, не у комиссара. Описание получено. Я отдал на размножение, после совещания можете получить экземпляры в машбюро. Но советую особо не обольщаться. Там все довольно общо: возраст 32–35, рост выше среднего, телосложение крепкое. Брюнет, частично — ранняя седина височных и затылочной частей. Усов и бороды не носит.
— Ясно. Без особых примет.
— Отчего же, есть и особые. В телетайп не вошедшие, но поведанные, так сказать, изустно, — тут Иван Никифорович позволил себе легкую усмешку. — Согласно заявлению потерпевшей, особых примет у попутчика, он же — обольститель, две. Первая: крупный след шрама на левом бедре. Вторая: очень красивый, обходительный, с виду интеллигентный мужчина.
Народ в кабинете расхохотался.
— За интеллигентного вопросов нет. А вот как наличие шрама на бедре выяснять станем? — невинно поинтересовался Волчанский.
— Ясно как! — мгновенно среагировал Захаров. — Посредством поголовного стягивания штанов с подходящих под приметы мужчин. Причем прямо на улице. Чтоб не тратить время на оформление привода.
— Я, кажется, просил высказываться по существу. А не по сомнительного пошиба естеству, — нахмурился начальник, в отдельческих кулуарах носивший забавную кличку «Накефирыч». В данном случае имела место быть двойная аллюзия: с отчеством и с патологической страстью хронического язвенника к кисломолочной продукции.
Здесь надо заметить, что нетипичная по тем временам, крайне демократичная атмосфера, царящая на столь серьезном совещании, объяснялась тем обстоятельством, что Иван Никифорович Грабко сыскарей своих любил и опекал как детей малых и неразумных. А потому и прощал многое. В пределах разумного, разумеется. По этой причине высшее руководство держало его за эдакого неумеренного либерала и не слишком жаловало. Но зато личный состав майора Грабко мало что не боготворил.
— Да уж! — не удержался от ремарки и Григорий. — Заслушал я приметы — и словно бы самого себя в зеркале увидел. Разве что шрама нетути. На бедре.
— Анденко! А ну отставить смешочки! Или тебе устное замечание на письменный язык перевести?.. А коли и в самом деле так весело, вот и займись доработкой примет красавца. Смотайся на вокзал, разыщи проводницу, которая обслуживала вагон, может, что-то еще припомнит? И особо поспрашай насчет провожающих. Если имелись у него таковые.
— Есть смотаться, — моментально потухнув, отозвался Анденко.
— Может, есть смысл прошерстить архивы на предмет схожих случаев с альфонсами? — предложил Захаров. — Хотя бы за последние несколько лет? Я к тому, что слишком профессионально сработано.
— Что ж, разумно. Тебе и карты в руки, Николай, отработаешь эту линию.
— Иван Никифорович! Помилосердствуйте! Любое другое направление, но только не архивы!
— Не понял? Что еще за капризы?
— Я не справлюсь. Вот честное комсомольское!
— Обоснуй?
— У меня это… на пыль аллергия.
— С аллергией — на ближайший профосмотр, за справкой. А пока: отработаешь и доложишь.
Анденко хмыкнул. Он и безо всяких медицинских справок был в курсе подлинного анамнеза Захарова. Но, поскольку хмык многими присутствующими оказался услышан, Григорий сопроводил его нейтрально-балагурным:
— Инициатива наказуема, Мыкола. Кто в кони пошел, тот и воду вози.
— Анденко!!!
— Молчу-молчу.
— А вот лично я сомневаюсь, что этот герой-любовник — из нашенских, — рассудил Волчанский. — Охмурить бабу — это одно. Здесь, положим, мы и сами с усами. Но чтоб за сутки умудриться в чужом городе, с колес, сколотить шайку для разового налета? Разве что они сплоченным кагалом одним поездом из Ленинграда выдвинулись. На гастроли в столицу.
— Версия вполне состоятельная, — согласился Грабко. — Но пока что неподъемная, так как сколь-нибудь внятными приметами остальных участников кражи мы не располагаем. За исключением того, что один из них, возможно, горбун.
— Горбун?
— Именно. Но это так, к сведению. Сейчас, на самом первом этапе, нам поручено максимально полно и оперативно отработать возможный ленинградский след наводчика. В дальнейшем в ход расследования москвичами будут внесены дополнительные коррективы.
— Мы будем пахать, а столичные корректировать, — буркнул Анденко. — Нормальная такая, я бы даже сказал научная, организация труда.
— А ответственными за отработку, — повышая голос, обнародовал Грабко, — назначаю «гуся и гагарочку». Захарова и Анденко.
— От спасибо!
— Кушайте на здоровье. В следующий раз будешь вовремя появляться на службе. Всех остальных прошу оказывать необходимое содействие. Да, и сориентируйте на этого «красивого обходительного Юрия» спецконтингент.
— А имя-то, скорее всего, вымышленное, — вслух задумался Чесноков.
Слыл он по жизни человеком угрюмым, даже мрачным, а по службе был исключительным педантом. Потому пресловутую штабную культуру всегда ставил неизмеримо выше, нежели, к примеру, культуру народов Крайнего Севера. Не говоря уже об экзотических майя и прочая.
— Чего вдруг? — поинтересовался Анденко. — Я еще что-то пропустил?
— Я согласен с Захаровым, преступник, судя по всему, профессионал. Значит, всяко не идиот. Представляться подлинным именем.
— Но это справедливо лишь в том случае, если встреча в купе обставлена заранее. А если изначально умысла на квартирную кражу не было, то не было и особого смысла шифроваться.
— Лично я считаю, что так называемая случайная встреча в поезде — это грамотно подготовленная инсценировка, — продолжал гнуть свою линию Чесноков. — Невозможно за сутки экспромтом провернуть такую сложную преступную комбинацию.
— Исходя из вашей логики, Петр Ефимович, этот самый Юра или не-Юра обязательно должен был ехать четвертым пассажиром именно в этом купе, — не сдавался и Анденко. — Интересно, и каким же образом он умудрился взять билет на нужное место?
— Пока не знаю. Возможно, в Ленинграде он следил за этой дамочкой. Довел ее, положим, до касс, пристроился в очереди и, банально подслушав, взял билет в то же купе.
— Слишком сложно. И вообще — дешевыми шпионскими романами попахивает.
— Ну, извини. В отличие от вас, молодых, я не склонен к упрощениям.
— А вот я придерживаюсь той точки зрения, что все заумное и сложное, если постараться, всегда упростить можно. Причем без потери смысла.
