— Подобная точка зрения больше смахивает на заурядную софистику. А простота, если вдруг кто подзабыл, хуже воровства.
— Хорош! — вмешался в пикировку подчиненных майор Грабко. — Предлагаю вам продолжить увлекательный философский спор во внеслужебное время. Еще раз напоминаю: времени на раскачку нет, поэтому приказываю сразу включиться в работу. О любых подвижках по этому делу докладывать незамедлительно. На этом внеплановое служебное совещание объявляю закрытым. Все, за исключением Чеснокова, свободны. Тебя, Петр Ефимович, прошу задержаться…
Покинув кабинет начальника, Анденко с Захаровым проторенными тропами спустились во внутренний дворик и добрели до курительной скамеечки, установленной возле пожарного ящика с песком.
— Вот не было заботы, да всучили бабе порося.
— А тебя, Мыкола, никто за язык не тянул. Сидел бы да помалкивал в тряпочку. Ан нет, выперся с инициативой. Вот и получил.
— Я же безо всякой задней мысли, в порядке дискуссии.
— Дискуссии надо на партсобраниях разводить. В разделе «прения», — назидательно произнес Анденко, а следом сплюнул в сердцах: — Тьфу! Словно у меня других дел нет, кроме как московские квартирники подымать. У меня вон по обносу ботиночного директора — полный аллес гемахт.
— Аналогичный случай был в Тамбове.
— В смысле?
— В смысле, у меня та же ерунда по делу рыночного замдиректора.
— Понятно. Ты сейчас куда? К Светке в архивы?
— Ага. Быстрее засядешь — быстрее выйдешь. Ты же видел, как Накефирыча Москва накрутила. Тут хочешь не хочешь, а захохочешь.
— Я тогда с тобой прогуляюсь. Свиридова обещала мне всех подучетных «баронов» пересчитать.
— А как же проводница? Смотри, Гришка, осерчает майор.
Анденко посмотрел на часы:
— Для розысков проводницы время самое неблагоприятное. Если вернулась из Москвы утренним поездом, то уже сдала вагон и поехала отсыпаться с дороги. А если, наоборот, вечерний выезд, всяко появится на вагоне не раньше пяти-шести часов вечера. Логично?
— Как обычно, — разводя руками, подтвердил Захаров.
— А вот наш Петюня Ефимович логику как раз не жалует. Ладно, докуриваем и выдвигаемся. Заодно по дороге введешь меня. В экскурс.
— По-моему, ты в него и так уже вполне вошел.
— Войти-то вошел. Да только…
— Чего?
— Тебе не кажется, что эти две наши квартирные кражи плюс теперь и московская объединяет подозрительно похожий почерк?
— Какой почерк?
— Редкий. Я бы даже сказал — каллиграфический.
— Загадками изволите?
— Скорее, ребусами…
* * *
Вокзал принято считать визитной карточкой города. И в этом смысле деревянное, барачного вида станционное здание галичского вокзала с накренившимся на крыше флагштоком мало чем отличалось от «карточек» любого другого провинциального городка. Разве что обосновавшийся возле левого крыла здания неизменный гипсовый Ленин встречал и провожал поезда не в гордом одиночестве, а в живописном окружении кустов сирени и яблонь-китаек. А ведь каких-то семь веков назад (по вселенским меркам — секунду назад) Галич являлся столицей самостоятельного княжества и достойно соперничал с лапотной в ту пору Москвой.
Барон спустился с подножки вагона на главный перрон, одновременно служивший подобием привокзальной площади. Рискуя быть сметенным потоком выгружающихся мешочников, освобождая фарватер, он переместился к ближайшей лавочке и, закурив, стал осматриваться. Кому-кому, а ему спешить уж точно было некуда.
Толпа рассосалась быстро — люди торопились успеть набиться в рейсовую коробочку
[17]
, которая, как вскоре выяснилось, все еще проходила в Галиче по разряду роскоши, а не средства передвижения. Минуту спустя, жалобно всхлипнув, тронулся с места состав, начав отсчитывать последние двести верст до конечной станции Шарья. С убытием поезда вокзальная суета временно прекратилась, и станция снова погрузилась в утреннюю спячку.
Заприметив бредущую по перрону женщину в железнодорожной форме и с желтым флажком в руке, Барон отщелкнул окурок и двинулся ей наперехват:
— Красавица! Можно к вам обратиться?
— Пожалуйста.
— А как вас звать-величать?
— Лида, — улыбнулась железнодорожница.
И почти кокетливо добавила:
— Но красавица мне нравится больше.
— Учту.
— Вы с московского поезда?
— Точно так. Прибыл в ваш город по заданию редакции.
— Вы журналист?
— Спецкор.
— Ого! Небось на наш экскаваторный завод приехали?
— Почему сразу на экскаваторный?
— Так ведь про нас столичные газеты если когда и пишут, то только в связи с новым заводом. А больше и писать не о чем. Город маленький, живем скучно.
— А вот и не угадали. Мне поручено сделать материал про то, как жил и трудился Галич в годы войны. Вот я и решил начать, не откладывая, прямо отсюда, с вокзала. Что называется, плясать от печки.
В подтверждение своих намерений Барон достал из кармана пиджака блокнот и ручку.
— Не подскажете, остались еще на станции сотрудники, что трудились здесь в военные годы?
— С войны? Надо подумать… Дядя Паша, он теперь обходчик путевой. А тогда, кажется, в депо слесарил. На ремонте подвижного состава.
— А фамилия? Кстати, он сейчас здесь, на трудовом посту?
— Нет, у него по графику завтра смена. А фамилия — Волокушин.
Барон сделал пометку в блокноте:
— Есть, записал. А еще?
— Еще… А! Тетя Шура Балахнова, буфетчица. Но она бюллетенит.
— Жаль. А адреса ее вы случайно не?..
— Где-то совсем рядом, на Октябрьской. Вы дойдите до нашего ресторана, там скажут.
— У вас и ресторан имеется?
— И буфет, и ресторан. Все как положено. Это ведь только утренний шарьинский всего пять минут стоит. А так у нас для проезжающих пассажиров всегда комплексные обеды накрывают. И быстро, и вкусно. И недорого.
— Последнее — существенно, приму к сведению. Значит, говорите, дядя Паша, тетя Шура. Может, еще есть кто?
Железнодорожница Лида задумалась:
— Пожалуй, и всё. Был начальник милиции, Петр Капитоныч. Но он помер лет пять как. Вот он бы для статейки вашей очень пригодился. Душевный был человек, без малого двадцать лет здесь в милиции отработал. Вот он всё про всех знал.
