— О как? И где же он?
— Я у Барона на уме не был, а в свои планы он никого не посвящает. Просто обмолвился Хрящу, что какое-то время в городе не будет, и свалил.
— Когда? Какого числа?
— Да вот как на следующее утро из Орехово на электричке укатил, так с тех пор — ни слуху ни духу.
— О-очень интересно. А ты случайно не в курсе: нет ли у Барона шрама на левом бедре?
— Ты никак глумишься надо мной, начальник? Я под хвост не балуюсь и к тому, что там на заднице Барона помещается, интереса не имею.
— Ну извини. Это я не подумав шлепнул.
— Да уж.
— Слушай, а он вообще как? Сильно кашляет?
— Не понял?
— Ну, знаешь, как это обычно у туберкулезников бывает? Затяжными приступами, с кровью в платок?
— Кто туберкулезник? Барон? Я тебя умоляю, начальник. Да он здоровее нас с тобой обоих взятых!
— Даже так? Хм… Ну тогда последний вопрос: баба какая у него в городе имеется?
— А я знаю? Правда, той ночью, на даче, он таки Любку покрыл. Причем по утряни они вместе и свалили.
— Что за Любка?
— Да так, шмара одна, с Балтов
[20]
. Но — форсистая, с гонором. Абы кому не дает.
— А на Балтах где?
— Точного адреса не знаю. Помню только, что на Шкапина, дом сразу за баней.
— Любка. За баней. Чертовски интересно…
Глава третья
Отстояв очередь и заполучив две заветные пол-литровые кружки, Барон сдунул пузырчатую, стекавшую по стеклянным граням пену, с наслаждением сделал первый большой глоток и лишь после этого отошел от ларька.
Еще не было и четырех, но все уличные стояки
[21]
уже плотно оккупировали окрестные работяги и пейзане. Посему Барон направился к раскидистой, дающей густую тень иве, присел под оной на чемоданчик, а кружки поставил прямо на землю. Неспешно потягивая пивко, он поймал себя на мысли, что со стороны смотрится праздным отпускником, хотя за всю доселешнюю жизнь именно в такой роли побывать ему ни разу не доводилось. Да и, пожалуй, вряд ли когда придется.
Требовалось принять решение. Либо задержаться в Галиче до завтрашнего утра, чтобы переговорить с вышедшим на работу путевым обходчиком дядей Пашей и навестить бюллетенящую тетю Шуру. Или же прямо сейчас отправляться на вокзал, брать билет на ближайший проходящий до Перми и выдвигаться на розыски Самарина.
Второй вариант смотрелся предпочтительнее. Во-первых, в успех опроса старожилов верилось не особо. Во-вторых, насколько он смог убедиться, не то что приличной — просто гостиницы в Галиче не было. А перспектива провести ночь в Доме колхозника не впечатляла. И еще не факт, что там сыщутся свободные места.
За одним из столиков сосали пиво двое аборигенов, изредка бросая в его сторону косые взгляды. В одном, что помладше, Барон распознал сиделого. Второй, явно солирующий в этом дуэте, представлялся менее отчетливо и мог оказаться как блатным, так и всего лишь рядящимся под знающего фраер-ком. Но то, что оба не принадлежали к рабоче-крестьянской прослойке, тут, что называется, к бабке не ходи. Опять же морды нехорошие. Тревожные у обоих морды.
Косые взгляды оказались неспроста. Некоторое время спустя тот, который помладше, что-то сказал напарнику и, получив в ответ утвердительный кивок, отставил кружку и ленивой походкой, вразвальцу, подошел к Барону.
Заговорил с места в карьер, сверху вниз:
— Приезжий или баба из дому выставила?
— Допустим, приезжий.
— И откель будешь?
— Допустим, из Ленинграда.
— А! Город над вольной Невой. Слыхал, но не бывал. Ты как: в гости или в командировку?
— А ты как? Всегда такой любознательный или только по средам?
— Нормалёк! Чую — споёмся. Рупь добавишь? За беленькой метнусь. Лакануть охота — аж в ноздрях звенит.
— А ты высмаркивайся чаще. За какие грехи загорал?
— Не понял? На мне росписи вроде как не наблюдается?
— Не наблюдается. Но рефлексы и семантика речи выдают.
— Чего сказал?
— Да ладно, сплюнь и разотри. Так за что чалился?
Местный осклабился:
— По пьяни не в то отверстие сунул. Ночью показалось — ЛЮБОВ. А утром ЛЮБОВ с участковым растолкала. Оказалось, что показалось.
— Нехорошая статья, — покачал головой Барон.
— А по хорошей я позапрошлый раз ходил.
— Кучеряво живешь.
— Живем — гудрон жуём. Так чё насчет рубля? Пиво без водки, что хрен без молодки. Кстати, если молодка требуется, могу раздобыть. «Нет охочей до яиц наших галичских девиц».
— Как тебя кличут, добытчик?
— Для своих Пичугой прозываюсь. Для приезжих — Павел Тимофеевич.
— Предлагаю встречный, Павел Тимофеевич, вариант: я даю тебе рупь, а ты за это перестаешь заслонять мне солнце.
Местный набычился:
— Не уважаешь, то исть? Брезгуешь? Нехорошо.
— Ну извини. С некоторых пор взял за правило: заочно не уважать.
— А заочно — это в какой стороне?
— Коли в самом деле интересно, посмотри в Большой советской энциклопедии. На букву «зэ».
— Я гляжу, борзый ты хлопец, ленинградец?
— Так ведь в нашей жизни по-иному некомфортно, нет?
— Тоже верно. Ладно, гони рупь за вход — и расходимся как в море корабли.
Барон вынул из внутреннего кармана портмоне, достал рубль и протянул Пичуге.
Естественно, в иной ситуации он влегкую мог показать докучливому аборигену зубы. Но лишние хлопоты в нынешнем транзитном статусе представлялись нежелательными.
— Премного благодарны.
— Мой тебе совет, Павел Тимофеевич: в следующий раз, когда ЛЮБОВ покажется, перекрестись сперва.
— Пробовал. Не помогает, — усмехнулся местный и все с той же развальцей направился обратно к столику, затянув глумливо:
Ты, конек вороной,
передай, дорогой,
что я ба́бов люблю, даже очень…
