— Понятно, спохватились. До основанья, а затем…
— Именно. В связи с вышеизложенным у меня к тебе, Владимир Николаевич, личная просьба. Вот текст моего выступления на завтрашней коллегии. Сделай одолжение, пройдись по нему с бредешком? Как ты умеешь. Может, где критическую составляющую следует усилить, а самокритическую — наоборот. Где водички лишней налить, а где, напротив, подсушить чуток. Это я к тому, что очень не хочется, в свете последних веяний, по-крупному обосраться.
— Хорошо, посмотрю и пройдусь. С бредешком.
— Э-эх, сейчас бы и в самом деле махнуть на Волг у, да на рыбалочку!.. Только, Владимир Николаевич, прошу, не откладывай это дело. Вот прямо сейчас и займись. И еще — накидай отдельно пару-тройку абзацев за церковников, сектантов и прочих адвентистов. Я в этих религиозных делах плохо ориентируюсь, но осведомлен, что в числе прочих вводных нам будет снова предложено усилить работу с околоклерикальным контингентом.
— Постараюсь. Накидать.
— Вот и славно. На самом деле у меня к тебе есть еще одно маленькое порученьице. Но оно не горит. По крайней мере до следующей недели ждет точно.
— Озвучивай уже, Олег Михайлович. До кучи. Чтоб мне, старику, два раза к тебе не подниматься.
— Так ведь у нас для стариков лифт имеется? — как бы подколол Грибанов.
— С некоторых пор предпочитаю на своих двоих.
— Что так? Ретроградно не веришь в технический прогресс?
— Отчего же? В прогресс верю. Просто у меня после 1949 года в легкой форме клаустрофобия образовалась.
— «Ленинградское дело»? — не сразу, но догадался, сопоставил дату Олег Михайлович.
— Оно самое. Точнее, его карельское эхо
[31]
.
— Понятно. Но ведь… обошлось?
— Как видишь. Так что там за маленькое поручение?
— Я, в принципе, мог бы и сам. Да только этого прохиндея Черноуцана на дух не выношу. И его самого, и бабу его орденоносную.
[32]
— Смею заметить, что особых трепетных чувств к сему литературному семейству я тоже не испытываю.
— Тем не менее. Переговори с ним как-нибудь, накоротке.
— На предмет?
— Тут на днях наши парни операцию изящную провернули. Вытащили, а по сути — выкрали из Португалии доктора Антонио Агостиньо Нето. Надеюсь, слыхал про такого?
— Если не ошибаюсь, президент Народного движения за освобождение Анголы?
— Он самый. В 1960-м за революционную деятельность дохтура в очередной раз арестовали и закатали в тюрьму в Лиссабоне. Но после серии международных протестов португальские власти его все-таки освободили. Однако поместили там же, у себя, под домашний арест. И вот теперь наши помогли устроить Нето побег и тайно переправить в Конго.
— Странно, что я нигде об этом не читал.
— Официальное сообщение в газетах появится только на следующей неделе.
— История лихая, но я не вполне понимаю, каким боком здесь Черноуцан?
— Объясняю. Этот негритянский доктор, помимо прочего, грешит рифмоплетством. Стишки пописывает, причем у него год назад даже сборник выходил, на португальском. Есть мнение, что неплохо бы эти вирши, в избранном варианте, и у нас тиснуть. Во-первых, само по себе дело благое. А во-вторых, и самому доктору гонорарных деньжат подкинуть не грех. На поддержку штанов и на продолжение революционной борьбы. Смекаешь?
— «Где смекнет боец, там врагу конец».
— Смешно. В общем, переговори с Черноуцаном, пусть включат книгу в план. Особых, сверхгигантских, тиражей не требуется. Тысяч 50 или 70, думаю, будет в самый раз.
— Боюсь, в этом году физически издать не успеют.
— Почему?
— Надо ведь перевод нормальный, качественный сделать. Все-таки стихи — не проза.
[33]
— Пусть подсуетятся. Надави на сознательность. В конце концов, как ты говоришь, стихи не проза. Букв меньше.
— Хорошо, надавлю. Вот только не в том месте и не на те места давим, Олег Михайлович.
— Не понял тебя?
— С ангольскими докторами возимся, а своих мозгокрутов без пригляда оставляем. Ты с моей докладной запиской по Солженицыну ознакомился?
— Самым внимательнейшим образом.
— И чего?
— Решение по Солженицыну пока не принято.
— И как долго продлится пока?
— Не знаю, Владимир Николаевич. Вот честное коммунистическое — не знаю. Мне самому этот шнырь лагерный — во как надоел! Но ты же понимаешь, в данном случае просчитать реакцию Хрущева, со всеми его последних месяцев закидонами, не представляется возможным. Лучшие аналитические умы головы ломают, а просчитать не могут.
— Я понимаю. Меж тем на 23-е число в «Новом мире» запланировано редакционное обсуждение «Ивана Денисовича». Будут все местечковые литературные бонзы. Включая, естественно, автора. Приглашение которому Твардовский отослал лично.
— Хочешь, подмахну санкцию на прослушку этой скотобазы?
— Благодарю, не стоит. Там будет присутствовать мой человек. Я к тому веду, Олег Михайлович, что выпустить джинна из бутылки в разы проще, нежели потом пытаться засунуть его обратно.
— Я тебя услышал, Владимир Николаевич. Обещаю, при случае еще раз переговорю на эту тему с Семичастным.
— Премного обяжешь. В противном случае мы рискуем обратно заполучить «все горе — кувшину».
* * *
В течение последующих нескольких часов я потел над без малого двадцатистраничным черновиком Грибанова. Выдавливая из себя по капле, словно раба, словесно-литературные потуги. Навроде:
«обеспечить решительное усиление агентурно-оперативной работы по выявлению и пресечению враждебных действий антисоветских элементов внутри страны…»;
«своевременно и остро реагировать на все поступающие в органы КГБ сигналы о лицах и фактах, заслуживающих чекистского внимания, незамедлительно проводить агентурно-оперативные мероприятия по их проверке…»;
«за последнее время в ряде районов и городов отмечена активизация враждебной деятельности антисоветских элементов, сектантов и церковников, которые нередко используют в антисоветских целях хулиганствующие и другие уголовные элементы…»;
