— Шесть человек.
— Во-от. Только, надеюсь, Владимир Николаевич, эта информация?..
— Само собой.
— Вот и добре. Ладно, вижу, вам, старым знакомцам, пообщаться промеж собой не терпится. Так что пойду, до Катюши добреду. Заодно распоряжусь, чтобы вам повечерять сообразили. Может, даже немного ухи осталось — Анфиска у нас баба прижимистая, экономная.
— Как-как вы сказали? Ухи? Богато живете.
— Это Васька с Митяем с утреца рыбки наловили, — пояснил Хромов. — Ушица получилась высший сорт. Жаль, без соли. Никогда бы раньше не подумал, что добыть соль на порядок сложнее, чем добыть «языка».
— Ладно, Михалыч, не нуди. Помнишь, как до войны в газетах писали? Соль — белая смерть. Все, товарищи, оставляю вас.
Едва дождавшись ухода командира, Кудрявцев и Хромов порывисто шагнули навстречу друг другу и какое-то время не могли вымолвить ни слова.
— Ну, здорова, чертяка везучий! — первым подал голос Михалыч.
— Здравствуй, чертяка пропащий!
— Это еще большой вопрос, кто из нас двоих более пропащий.
— Точно так же, как и кто из нас — более везучий!
И они крепко, по-мужски, обнялись.
* * *
— …У нас ведь там, в Боровичах, штаб 177-й стрелковой дивизии в полном составе располагался.
— Как же, наслышаны. Дивизия геройская. Кабы не эти ребята, боюсь, блокада могла начаться месяцем раньше.
[37]
— Дивизия — да, знаменитая, — подтвердил Кудрявцев. — Но с началом войны пришлось срочно заниматься ее доукомплектованием. Причем в условиях абсолютного хаоса и неразберихи полнейшей. Ну да не мне тебе рассказывать. Думаю, в Ленинграде в те дни то же самое творилось?
— Если и не то же — где-то близко к тому.
— А самая большая сложность заключалась в невозможности доподлинно установить личность военнослужащего. Новые красноармейские книжки, если помнишь, их только в начале октября ввели. А до того момента реально удостоверить личность красноармейца, по сути, мог либо его непосредственный командир, либо его сослуживцы. А учитывая, что выходящие из окружения группы состояли из военнослужащих самых разных частей, совсем беда.
— Догадываюсь. То есть ты, Володя, в первые месяцы при особом отделе состоял?
— Вплоть до 24 августа. А двадцать пятого меня отозвали в Ленинград и уже через три дня направили прямиком в школу 4-го отдела, что в Лисьем Носу.
— Это которая командиров разведывательно-диверсионных групп готовила? — уточнил Хромов.
— Она самая. В январе наш ускоренный выпуск перебросили в Невскую Дубровку для дополнительной, приближенной к боевой, подготовки. А через месяц, уже в Ленинграде, мне поручили формирование группы.
— Понятно. Ну а я, как в октябре с партизанами захороводился, так с тех пор и кочую. По лесам да по полям. Аки тот цы́ган, токма без лошади.
— И как она, цыганская жизнь?
— Дык, почти по Пушкину, — усмехнулся Хромов и, озорно блеснув глазами, взялся декламировать:
Цыганы шумною толпой
В лесах приладожских кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.
— Все ровно так, Володя, и есть. В строгом соответствии с текстом товарища классика. Разве что с Земфирами — засада полная. Правда, есть тут у нас в отряде одна дивчина. Ух и гарная! Кровь с молоком, здесь — полная пазуха. Да только староват я для нее. Веришь-нет, пацан-ленинградец дорогу перебежал. Такой, знаешь, совсем шкет, а поди ж ты. О, что называется, помяни черта — он и объявится.
В землянку и в самом деле спустился Юрка с котелком в руке.
Весело выпалил с порога:
— Михалыч! Командир приказал ужин вам принести.
В следующую секунду Юрка встретился взглядом с Кудрявцевым, вздрогнул от неожиданности, отшатнулся назад и выронил котелок.
— Васька! — ухнул Хромов. — Вот ведь черт косорукий!
— Ой!
— Какой там ой? Когда караул! Э-э, я не понял, а вы чего так уставились друг на дружку? Словно бык и телочка после долгой разлуки?
— Да вот смотрю, какие бравые ординарцы в твоем подразделении служат, — сглотнув подступивший к горлу ком, сипло нашелся Кудрявцев.
— Ординарцы бравые, да руки дырявые. От спасибо тебе, крестничек, за ужин. Накормил от души.
— Дядь Миша, я же не нарочно. Ручка у котелка горячая была.
— Что, нагрелась, пока сюда топал? — огрызнулся Хромов. — В общем, так, слушай мою команду: беги обратно до Анфисы, говори ей что хошь, уламывай, обольщай, но жратвой нас будь любезен обеспечить. Я знаю, у Анфиски в загашнике кусок сала трофейного припрятан.
— Да она трясется над этим салом, как…
— Ничего не хочу слышать — сам напортачил, сам исправляй. Что ж я, по твоей милости, должен старого товарища без ужина оставить? Задача ясна?
— Так точно.
— Исполняй. И котелок унеси, бестолочь! Командир вернется, а у него в хате рыбным супом полы моют.
Юрка послушно подхватил котелок и пулей вылетел из землянки.
— Вот и повечеряли. Ушицей.
— И давно у вас этот хлопчик обретается?
— Васька-то? Третий месяц. Представляешь, пацан из блокадного Ленинграда вырвался?! Явился аки Иисус. Только тот по воде ходил, а этот шкет через минное поле протопал.
— Васька, говоришь?
— Боевой парень. Между прочим, на первой же своей боевой акции мне с Серегой Лукиным жизнь спас.
— В каком смысле спас?
— В прямом. Кабы он тогда полицая из вальтера с одного выстрела не уложил, лежали бы сейчас под фанерной звездой на двоих. А оно там, говорят, врозь — тесно, а вместе — скучно.
— Васька. Спас тебе жизнь. Из вальтера, — пробормотал потрясенно Кудрявцев, стараясь изо всех сил сохранить равнодушное выражение лица.
— Ты чего, Володя?
