– Куда же делись материалы из Одессы?
Голубев побледнел от волнения. Он забыл о бутербродах, его кофе остывал.
– Либо Артур ничего не записывал, либо уничтожил. Оба варианта наводят на размышления.
– Вы говорили об этом в полиции?
– Меня про Одессу спросили вскользь. Искали московский след. Задавали вопросы о прошлых публикациях – не угрожал ли кто Артуру? Были ли у него враги? Смешно, правда?
– А ему угрожали?
– Любому журналисту могут угрожать. Люди боятся разоблачений. Никому неохота попасть на страницы прессы. Но чаще всего этим и ограничивается. Иногда откупиться пробуют, иногда могут избить для острастки.
– С Артуром такое случалось?
– Я же говорил, он везунчик! – Голубев осекся. В свете того, что его друг погиб, фраза прозвучала нелепо. – Видите? Всему приходит конец… Нельзя искушать судьбу.
– Артуру предлагали деньги за то, чтобы он отказался публиковать статью?
– Конечно.
– Он брал?
– Если и так, он никому об этом не докладывал. Все возможно. Журналисты тоже жить хотят. Мы не из железа, а из плоти и крови…
Голубев прокашлялся и глотнул холодного кофе. Его взгляд устремился вдаль, вероятно, в прошлое, когда Артур был еще жив и они весело проводили время…
– Постойте! Я вспомнил… Однажды Артур одолжил денег бывшему сослуживцу – он ведь был в армии военным корреспондентом. У того то ли мать заболела, то ли жена, потребовалась срочная операция. Мужик приехал в Москву, в клинику, а там его наши эскулапы огорошили суммой, которую требовалось выложить. Он в ужасе кинулся искать помощи. Позвонил Артуру, и тот сделал исключение…
– Сумма была большая?
– Для фотографа-провинциала – огромная, а для Артура умеренная. Не знаю, почему он решил помочь тому мужику… сжалился, наверное. Может, тот его тоже когда-то выручил… В общем, Артур дал денег.
– Сослуживец долг вернул?
– Пытался возвращать частями, потом выдохся и предложил переписать на Артура домишко в захолустье…
Глава 24
Евлановы избегали встреч с родителями Златы. Те, вне себя от горя, городили бог знает какую чепуху. Во всем винили бывшего зятя, Дмитрия: он-де развалил семью, довел Злату до нервного срыва, а потом и до смерти. Неважно, при каких обстоятельствах она погибла, – девочка не хотела жить, развод оказался для нее ударом, от которого она так и не оправилась. Трагическая кончина – результат ее тяжелого душевного состояния. Она призывала смерть, и та не замедлила явиться.
Следователь не разделял подобной точки зрения. Если он и подозревал Дмитрия, то в организации убийства жены. А это, как он объяснил безутешным родителям, потерявшим дочь, штука практически недоказуемая. Вряд ли Дмитрий при его средствах пошел бы на убийство сам, он же не идиот. Правда, мотив пока не просматривается. Единственное, что говорит не в пользу бывшего супруга, – его отсутствие по адресу, где он снимает квартиру. Но мало ли куда может податься свободный мужчина, не стесненный в деньгах?
– Они хотят посадить нашего сына… – рыдала Марина Ивановна.
– Пусть попробуют… – злился Сергей Михайлович. – Я нанял отличного адвоката. Он их научит уважать закон!
Внезапное исчезновение Дмитрия поставило его в неловкое положение перед юристом, однако взрослый дееспособный человек не обязан никому докладывать о своих передвижениях.
– Странно, что ваш сын не поставил вас в известность, куда едет, – недоумевал адвокат.
– Дмитрий решил отдохнуть от всех и всего: сменить обстановку, отключить телефоны и развеяться, как следует. Разве он не имеет на это права? То, что Злату убили именно в его отсутствие, – совпадение…
– Конечно, конечно, – кивал адвокат, вздыхая.
Деньги на похороны Евлановы передали с банковским курьером – Марина Ивановна наотрез оказалась ехать лично, а Сергей Михайлович сослался на занятость. Родители погибшей сочли это оскорблением. Бывшие родственники стали врагами.
Страшная догадка, что Дмитрий каким-то образом причастен к убийству Златы, черным облаком накрыла Евлановых. Они не смели высказать этого вслух, и каждый носил свою боль в себе, скрывая от другого.
«Дима не мог, – лежа без сна, мысленно твердила мать. – Он ни при чем!»
«Неужели эта новая пассия так его окрутила? – ворочаясь, думал отец. – Мужчина, ослепленный страстью, способен на что угодно. Я в его годы был горячим, как порох! Но убить… зачем? Злата была не в силах ничему помешать. Ее обуяла гордыня, вполне понятная обида на Диму. Скорее, она могла замыслить какую-нибудь изощренную месть…»
Он вставал, искал в тумбочке снотворное, принимал и с трудом засыпал, словно в омут проваливался. Одна мысль, которую он гнал, беспокоила его: «Что, если сын пошел-таки на убийство, желая достоверно, во всех подробностях описать это состояние в своем романе? С него станется! Он задумал и осуществил «идеальное преступление», чтобы потом, шаг за шагом, перенести содеянное на страницы книги…»
Сергей Михайлович просыпался в холодном поту, шел в душ, надеясь водой смыть ночной кошмар.
– Я его отмажу… – бормотал он, докрасна растираясь жестким полотенцем. – Я его откуплю, вытащу… Они ничего не докажут, ничего… А как потом с этим жить? Осознавать, что твой единственный сын, твоя кровь, твое продолжение хладнокровно задушил женщину… Должно быть, у него затмение случилось…
– С тобой все в порядке? – крикнула через дверь жена. – С кем ты там говоришь?
– Тебе послышалось…
Он вышел к завтраку, пряча от нее глаза. Вдруг, она прочитает в них то, что ей знать не надо.
Марина Ивановна, в свою очередь, суетилась у плиты, боясь обронить неосторожное слово. Всю надежду она возлагала на Астру Ельцову, та докопается до правды и успокоит истерзанное сердце матери. А если наоборот?
«Господь испытывает нас… – уговаривала она себя. – Проверяет на прочность…»
– Налей мне чаю… – вздыхал банкир. – Что-то аппетита нет…
– Съешь чего-нибудь легкого… омлет или овсянку…
Он ел, не ощущая вкуса.
– А ты, Мариша?
– Я на диете…
Как давно он не называл ее Маришей – пожалуй, лет десять. Нависшая угроза семейному счастью сплотила их, пробудила былую нежность. Марина Ивановна заметила, сколько седины прибавилось в волосах мужа. Он обратил внимание на морщины у ее глаз, на осунувшееся лицо, на фарфоровую бледность лба.
– Все образуется, – мягко произнес Евланов и погладил ее руку. – Все будет хорошо. Дима просто укатил в деревню, я чувствую. Сидит с удочкой в камышах, слушает лягушачий хор… Лучшей терапии не найдешь.
– В какую деревню?
– В глухую – подальше от шума, от людей… от нас с тобой. Человеку иногда нужно побыть одному.
